Говорил дед не торопясь, покуривая трубочку. Рассказы его всегда покоряли слушателей. А уж мы, ребятишки, сидели тихо, как мыши, тесно прижавшись друг к другу.
Больше всего он любил рассказывать про родную Тулу да про искусных тульских оружейников, будто бы умудрившихся подковать «аглицкую блоху».
Давно это было, а многие рассказы деда я помню и по сей день.
Однажды дед рассказал о том, как русский царь, поехав за границу, купил там редкой работы ружье и привез его в Петербург.
Ружьем этим долго любовались придворные генералы. И вот один из них, рассматривая в лупу серебряную насечку, обнаружил на стволе крохотную надпись: «Иван Москвин во граде Туле».
— Умен русский народ. Много в нем добрых мастеров, — говорил дед, — да трудно в наше время выбиться в люди простому человеку.
— Дедушка, а можешь ты сделать такое ружье? — спросил я.
— Куда хватил! Нет, внучек, у меня уж и глаза и руки не те. А вот ты, ежели будешь учиться да стараться, то еще и почище сделать сможешь.
— У кого же учиться мне?
— Ишь, спрашивает. Да поначалу хоть у меня учись, а потом и к заправским мастерам попадешь.
— А ты разве не заправский, дедушка?
— Был и я мастером в свое время: и ружья и пистолеты делал, да уж стар стал. Но тебя-то еще могу кое-чему поучить. Могу.
В дедушкиной кузне
В дедушкину кузню я заглядывал часто. Приду бывало, встану у двери и, открыв рот, смотрю, как дед кует железо, любуюсь огненными искрами.
Устанет дед, сядет закурить, а я насобираю обрезков и — бежать на песок, где мы с братишкой строили дома и башни.
Однажды впопыхах я схватил еще не остывший обрезок шинного железа и сильно обжег пальцы. С тех пор дед стал гонять меня из кузни.
Но после недавнего разговора он отнесся ко мне ласково.
— Опять пришел, пострел.
— Пришел. Учиться хочу.
— Молодцом, коли так!
Он поднял меня опаленными руками и посадил на верстак подальше от горна.
— Вот сиди тут и гляди. Примечай, что к чему. Да смотри, мешать будешь — прогоню.
Я часами просиживал на верстаке, наблюдая, как дед раскаливал в горне железо, как клал его на наковальню и, поддерживая длинными щипцами, послушным молотом придавал ему нужную форму.
Вечерами, после работы на заводе, деду помогал мой отец. Они ковали в три руки. Отец кувалдой, а дед молотом.
Я любил слушать звонкую музыку кузнечной работы, смотреть на пышащие жаром искры. «Когда вырасту, — мечтал я, — обязательно буду вот так же махать молотом».
— Ну, что же мы будем делать с тобой, Васютка? — опросил как-то дед, — уж больно ты мал.
— Это ничего, зато все мальчишки меня боятся, я сильный.
Дед усмехнулся и поманил меня к себе.
— Ну-ка, хватайся за шест: будешь качать кузнечные мехи.
Я подтянулся, схватился за шест, но сейчас же его выпустил.
Дед рассмеялся.
— Да ты, брат, совсем карапуз.
— Дедушка, ты веревку к шесту привяжи, а я за нее буду дергать.
— Ишь, что придумал. Попробуем.
Он сделал на конце шеста ременную петлю и дал ее мне.
— Пробуй!
Пыжась изо всех сил, я стал раздувать кузнечные мехи.
— Что же, пожалуй годится, — одобрительно сказал дед, — зачислим тебя в помощники.
С этого дня я стал пропадать в дедушкиной кузне. Старательно помогал ему и даже удостаивался похвал.
Правда, из кузни я приходил усталый и закопченный, как трубочист. Бабушка Александра Васильевна, доглядывавшая за мной, вначале смотрела на мою работу, как на случайную забаву, но, поняв, что это серьезное увлечение, стала журить и меня и деда.
— Ты совсем из ума выживаешь, Мироныч, вконец замучил внука. Гляди — сажа-то как въелась в него, мочалкой оттереть не могу.
— Не серчай, старая, — отшучивался дед, — всякое ученье на пользу идет.
— Да какое же это ученье — лямку-то дергать. Кабы ты ему буквы показывал, вот тогда другое дело. А от лямки у него еще успеет спина наболеться.
— Ну, пошла скрипеть! Придет час — и грамоте научим. Он парнишка старательный, своего достигнет.
Как-то дед надел вышитую крестом рубаху, расчесал бороду и позвал меня:
— Айда, Васютка, сведу тебя на завод, один знакомый инженер обещал в музей пустить.
— Куда это? — переспросила бабушка.
— В музей, говорю, вроде как в арсенал, или амбар какой, где всякое оружие хранится.