И этого замечательного человека я все-таки бросила, именно тогда, когда это было для него особенно тяжело.
Не так-то легко исповедоваться в своих скверных поступках, но ещё тяжелее вспоминать причиненную другим боль, вспоминать, как толкаемая бесом, спящим в каждом из нас, не смогла удержаться от соблазна.
Когда я ушла от Раймона в 1939 году, я уже знала, что создана для того, чтобы петь о любви. После первого выступления в «Альгамбре» у меня был настоящий триумф. Я пела песни, написанные для меня Раймоном: «Мой легионер», «Большое путешествие бедного негра», «Вымпел легиона», «Я не знаю конца»…
Только благодаря ему мне удалось стать настоящей актрисой.
Раймон Ассо был мобилизован, когда я влюбилась в Поля Мерисса…
Раймон, я ведь уже просила у тебя прощения. Наши друзья знают об этом. Но сегодня я хочу ещё раз попросить у тебя прощения. Ты был такой добрый, такой милый! Я знаю, ты понимал: если я и переходила из рук в руки, то не потому, что была шлюхой, а потому, что искала такую любовь, которая перевернула бы всю мою жизнь.
Надо признаться, Полю не пришлось прибегать к каким-либо ухищрениям, чтобы меня соблазнить.
Во время войны, одна в Париже, я пела в «Ночном клубе» на улице Арсен-Уссей. Перед своим выступлением, около полуночи, я всегда заходила в бар «Каравелла» выпить бокал вина. Там каждый вечер, небрежно опершись о стойку, стоял бесстрастный элегантный человек, чаруя меня своим взглядом.
Это был Поль Мерисс. Я знала о нем только то, что как певец он ничего особенного собой не представлял (он выступал в кабаре «Амираль», конкурировавшем с моим).
Мало-помалу мы познакомились. Поль поражал меня своими прекрасными манерами и казался мне настоящим джентльменом. А чего бы я тогда не сделала, чтобы покорить джентльмена!
Ведь вы подумайте: до знакомства с Полем никто ни разу не подал мне пальто, никто никогда не открыл дверь, чтобы пропустить меня вперед! Он умел это делать как никто!
Однажды вечером он предложил: «Не зайдете ли вы ко мне после спектакля выпить бокал шампанского. Я пригласил кучу друзей».
Я с восторгом согласилась. Около двух часов ночи мы проводили его гостей и остались одни. В своей обычной равнодушной манере он сказал: «Там, кажется, осталось немного шампанского. Помогите мне его допить».
Когда мы допили, уже светало. Тогда Поль хладнокровно произнес: «Уже поздно, почему бы вам не остаться здесь? Ведь все равно этим кончится…»
Потом он посмотрел мне в глаза и признался: «Ничто меня так не раздражает в женщинах, как эта манера выжидать дни и месяцы, прежде чем сдаться. Для чего все эти кривляния, ведь мы же нравимся друг другу». Обезоруженная и пораженная, я ответила «да»… Наша связь продолжалась почти два года…
Только когда мы расставались, Поль утратил наконец то, что больше всего меня в нем бесило, — свою проклятую флегматичность.
В начале наших отношений я очень часто взрывалась. Он — никогда. В наших ссорах я приходила в неистовство, как идиотка, — он и бровью не шевелил. Наконец я решила, что он меня просто разыгрывает. Как-то я неслышно подкралась к нему на цыпочках и пронзительно заорала в самое ухо. Поль даже не вздрогнул. Тогда я начала крушить все подряд: швыряла стаканы о стену возле самой его головы, вопила, топала ногами, рыдала, оскорбляла, сама готова была разорваться на части. Поль спокойно лежал на постели, прикрыв лицо газетой, и только спросил меня: «Не сломай, пожалуйста, радиоприемник».
Однажды, для того, чтобы вывести его из себя, я сломала этот знаменитый приемник: когда я схватила его, Поль приоткрыл глаза, а я тотчас же швырнула приемник на пол и стала топтать его ногами. Тогда Поль, джентльмен, встал, подошел ко мне и сказал: «То, что ты делаешь, очень нехорошо». Затем дал мне пощечину и улегся обратно.
Я опять потерпела неудачу!
Из-за его хладнокровия я сходила с ума. И вот после очередной ссоры я заявила: «Между нами все кончено. Я ухожу», — и пошла обедать с Тино Росси к «Фуке».
Во время обеда я не могла говорить ни о чем, кроме Поля, которого любила, который выводил меня из себя и которого мне сейчас так не хватало. Тогда Тино, тайком от меня, позвонил ему и сказал: «Мы идем в «Динарзад», присоединяйся к нам. Она думает только о тебе».
Но это было бы слишком легко! Со мной так просто не бывает! Когда Поль появился, моя ярость мгновенно вспыхнула снова. Я при всех грозила ему разбить о его голову бутылку шампанского. Не сказав ни слова, он повернулся и удалился. Когда я вышла из ресторана, он ужал меня на улице у фиакра.
Была чудовищная потасовка. Я не желала ехать с ним, а он всячески пытался запихнуть меня в фиакр. Наконец ему удалось ударить меня кулаком и бросить на сиденье. Как только фиакр тронулся с места, я начала истошно орать: «На помощь!.. Полиция!.. Меня похищают…»
Когда мы подъехали к дому, Поль положил меня на тротуар, сел на меня и, крепко держа за руки, сказал кучеру: «Достаньте у меня из кармана бумажник и получите, пожалуйста, сколько следует».
Фиакр уехал. Поль потащил меня по лестнице. Я рычала от гнева, отбивалась, колотила его ногами. Наконец ему удалось втолкнуть меня в квартиру. Как только он отпустил меня, я снова кинулась к двери, чтобы вырваться. И вдруг остановилась.
Поль, жестокий Поль, изводящий меня своим хладнокровием, рухнул. Он сидел на ручке кресла и бормотал: «Я не могу больше, Диду. Прекрати! Я тебя умоляю! Не уходи!». Я была потрясена, и я осталась.
Наш союз не стал более спокойным. Я решила возбудить его ревность, думая этим крепче привязать. Ну и дрянь же я была! Я назначала свидания разным мужчинам в кафе. Идя по улице, я всегда чувствовала за собой Поля, который крался следом за мной. Он предпринимал невероятные предосторожности, чтобы я его не обнаружила. Скользил позади газовых фонарей, прятался за машинами, скрывался в подворотнях.
Он выслеживал меня и часами ждал на тротуаре. Однажды он ворвался в кафе, где я была с другим, и потребовал: «Немедленно возвращайся домой». Я покорно повиновалась. На улице, семеня рядом с ним, я говорила: «Поль, все это игра. Я глупая, я хотела, чтобы ты ревновал». Но Поль молча тащил меня за руку.
Придя домой, он начал с того, что переломал все, чем я особенно дорожила. Потом залепил мне такую пощечину, что у меня опух глаз и я три дня ничего не могла есть от боли…
В результате нас разъединила наша профессия, а не ссоры и драки. Поль почти все время разъезжал с концертами, я тоже. И в один прекрасный день мы просто не нашли друг друга. Поль спокойно, без криков и слез стал моим лучшим другом.
Мне было двадцать пять лет, я много пережила, но все-таки не знала настоящей любви. Моя любовь — это потоки лжи, ссоры, тумаки, плач.
Помню одного композитора. Этот высокий, красивый, элегантный мужчина месяцами водил меня за нос и все твердил: «Дай мне ещё один месяц, чтобы развестись с женой. Потом я тебя никогда не брошу».
Но отважиться развестись он никак не мог, и однажды я сказала ему: «Если я пойму, что ты крутишь мной, я тебе изменю». Он «крутил», и я сдержала свое слово. На следующий же день я рассказала ему об этом. Но он был настолько самонадеян, что мне не поверил. Тогда я позвонила своему новому любовнику и передала композитору трубку. Он побледнел, как простыня, и сейчас же ушел.
К чему должен был привести меня такой образ жизни, к тому и привел: меня считали обыкновенной потаскушкой. Я стала притчей во языцех, «добрым гением» проезжих актеров.
Мужчины обращались со мной, к с «захваченной местностью».
И все-таки в глубине души я чувствовала себя неоскверненной, несчастной и совершенно чуждой этой позорной действительности.
Но по-настоящему я поняла, насколько опустилась, только в тот день, когда среди прочих друзей пригласила в номер отеля «Уолдорф-Астория», где я останавливалась в Нью-Йорке, американского киноактера Джона Глендейла.