Мы напились вволю и ушли назад в рощу, где привязали наших лошадей так, чтобы они могли понемногу объедать траву и дикий горох, пышно разросшийся под деревьями.
– Откуда ты знаешь, – спросил я, – что следы, которые мы видели, оставлены не кроу, или сиу, или людьми какого‐нибудь другого племени прерий?
– Ты ведь заметил, – ответил мне Скунс, – что следы широкие, закругленные; можно даже различить отпечатки пальцев ног. Это оттого, что люди были в мокасинах с мягкими подошвами: низ, как и верх, сделан из выделанной оленьей или бизоньей шкуры. Такую обувь носят только эти племена; все жители прерий ходят в мокасинах с твердой подметкой из сыромятной кожи.
До того, как мы увидели следы на песке, я чувствовал сильный голод, но теперь так усердно всматривался в окружающее и прислушивался, не приближается ли враг, что ни о чем другом не думал. Как я жалел, что не остался в лагере, предоставив молодому индейцу самому выкрадывать свою девушку!
– Обойду рощу и осмотрю местность, – решил Скунс, – а потом мы поедим.
Что же мы будем есть, думал я, отлично зная, что мы не смеем ни убить дичь, ни развести огонь, если бы даже у нас было мясо. Но я промолчал и в отсутствие спутника вновь оседлал лошадь, помня совет моего друга – держаться к ней поближе. Скунс скоро возвратился.
– Военный отряд прошел через эту рощу, – сказал он, – и спустился по долине. Дня через два они попытаются украсть лошадей у гровантров. Ну, давай есть.
Он развязал узел, спрятанный в шкуре бизона, и разложил множество вещей: красное и синее сукно на два платья (материал был английский и продавался примерно по 10 долларов за ярд); тут имелись еще бусы, медные кольца, шелковые платки, красно-оранжевая краска, иголки, нитки, серьги – набор вещей, интересующих индианок.
– Для нее, – повторял Скунс, аккуратно откладывая в сторону подарки и доставая еду: черствый хлеб, сахар, вяленое мясо и нанизанные на нитку сушеные яблоки. – Украл у сестры, – сказал он, – предвидел, что нам, может быть, нельзя будет стрелять дичь или разводить огонь.
День тянулся долго. Мы спали поочередно, вернее спал Скунс. Я же почти и не задремал, так как все время ждал, что на нас налетит военный отряд. Ведь я был в то время новичком в этом деле, да и молодой индеец тоже. После того как мы утолили голод, нам следовало отправиться на вершину какого‐нибудь холма и оставаться там целый день. Оттуда мы могли бы издалека увидеть приближение неприятеля, и быстроногие лошади легко унесли бы нас за пределы досягаемости. Лишь по счастливой случайности нас не заметили, когда мы въезжали в долину и тополевую рощу, где военный отряд мог бы окружить нас; отсюда нам было бы трудно или даже невозможно ускользнуть.
У Скунса до сих пор не было определенного плана похищения девушки. Он говорил сначала, что прокрадется в лагерь к ее палатке ночью, но это, конечно, было рискованное предприятие. Если бы ему и удалось добраться до палатки своей девушки, не будучи принятым за врага-конокрада, то он мог разбудить другую женщину, и тогда поднялся бы страшный шум. Но и если бы Скунс смело явился в лагерь как гость, то, несомненно, старик Бычья Голова, отец Пикс-аки, разгадал бы истинную цель его посещения и тщательно следил бы за дочерью. Теперь сделанное нами открытие, что вниз по реке к лагерю гровантров продвигается военный отряд, давало Скунсу простой выход.
– Я знал, что мой дух-покровитель не оставит меня без помощи, – объявил он вдруг днем со счастливым смехом, – и вот видишь, путь, которым мы пойдем, теперь ясен. Мы смело въедем в лагерь и направимся к палатке великого вождя Три Медведя. Я скажу, что наш вождь послал меня, чтобы предупредить о движении к гровантрам военного отряда. Мол, мы сами видели следы на речных отмелях. Тогда гровантры станут стеречь своих лошадей, устроят неприятелю засаду. Будет большое сражение, сумятица. Все мужчины бросятся в бой, и тут‐то настанет мой час. Я позову Пикс-аки, мы сядем на лошадей и улизнем.
Всю ночь мы ехали быстро и на рассвете увидели широкий темный разрез, рассекающий равнину, – там текла Миссури. Накануне вечером мы перебрались через Джудит и теперь продвигались по широкой тропе, изборожденной глубокими следами волокуш и кольев для палаток многочисленных лагерей пикуни и гровантров, кочующих между великой рекой и горами к югу от нее.
Солнце стояло еще невысоко, когда мы наконец подъехали к окаймленной соснами долине реки и увидели внизу широкую и длинную низину в устье Джудит. Триста или даже больше белых палаток гровантров виднелись среди зелени тополевой рощи. Сотни лошадей паслись в долине, поросшей полынью и кустарниками. Тут и там галопом скакали всадники, перегоняя табуны на водопой или ловя лошадей для очередной охотничьей вылазки. Хотя мы были еще милях в двух от лагеря, до нас уже доносился его неясный шум: крики, детский смех, пение, треск барабанов.