Итак, было решено, что я должна буду присоединиться в Берлине к Луа Фуллер.
Перед отъездом пришел проститься Андрэ Бонье. Мы совершили последнее паломничество в Собор Парижской богоматери, и он проводил меня на вокзал. На прощанье он поцеловал меня со своей обычной сдержанностью, но мне показалось, что за стеклами его очков мелькнул проблеск страдания.
В Берлине я застала Луа Фуллер с ее окружением в отеле «Бристоль» в великолепной комнате. Около десятка красивых девушек толпились возле нее, поочередно гладя ей руки и целуя ее. Тут царила атмосфера такой сердечной теплоты, какой я никогда еще не встречала. Щедрость Луа Фуллер не имела границ. Она позвонила и заказала такой обед, что я не могла не задуматься о его цене. Она должна была танцевать в этот вечер в Винтергартене, но, наблюдая за ней, я недоумевала, как она может выполнять ангажемент, — оказалось, она страдала ужасными болями в позвоночнике. Время от времени красивые девушки приносили пузыри со льдом и клали их между ее спиной и спинкой стула.
— Еще один пузырь со льдом, — просила она, — кажется, от них боль проходит.
Вечером мы все расселись в ложе, чтобы посмотреть, как танцует Луа Фуллер. Неужели светлое видение, представшее перед нами, имело что-то общее со страдающей больной, которую мы видели за несколько минут до этого? На наших глазах она превращалась в разноцветные, сияющие орхидеи, в качающийся и развевающийся морской цветок и, наконец, в спиралевидную лилию… Какой необычайный талант! Ни одной из подражательниц Луа Фуллер никогда не удавалось даже намеком воспроизвести ее талант. На глазах зрителей она превращалась в тысячу цветистых образов. Нельзя было поверить! Нельзя повторить или описать! Я вернулась в гостиницу ослепленная, увлеченная этой чудесной артисткой.
На следующее утро я отправилась в первый раз осматривать Берлин. Поначалу я, столько мечтавшая о Греции и греческом искусстве, мгновенно поддалась впечатлению, производимому архитектурой Берлина.
— Но ведь это Греция! — воскликнула я.
Однако, приглядевшись внимательнее, поняла, что у Берлина нет сходства с Грецией. Эти колонны не были дорическими колоннами, вздымающимися высоко в небеса олимпийской лазури. Они как бы выражали представление о Греции германских педантов, профессоров археологии.
Мы пробыли в Берлине несколько дней, а затем покинули отель «Бристоль», последовав за труппой Луа Фуллер в Лейпциг. Уехали без чемоданов, и даже мой скромный чемодан, привезенный из Парижа., остался вместе со всеми остальными. Я не могла тогда понять, как это случилось с преуспевающей артисткой мюзик-холла. Почему после роскошной жизни с обедами и с шампанским в пышных хоромах отеля мы вынуждены были уехать, оставив все свои вещи. Позднее я выяснила, что причина заключалась в Сада-Якко, чьим администратором являлась Луа Фуллер. Ее постигла неудача, и касса Луи Фуллер была опустошена из-за покрытия убытков.
Между этими нереидами, нимфами, радужными привидениями находилась одна причудливая особа в черном, гладко сшитом платье. Она была застенчива, молчалива, с прекрасно очерченным и при этом энергичным лицом, черными волосами, гладко зачесанными назад, и печальными, умными глазами. Она неизменно держала руки в карманах платья. Интересовалась искусством и особенно красноречиво говорила о таланте Луа Фуллер. Она вращалась вокруг сборища ярко раскрашенных бабочек, как какой-то скарабей древнего Египта. Эта особа сразу привлекла меня к себе, но я почувствовала, что восхищение перед Луа Фуллер целиком владеет ее душевными силами, и, стало быть, для меня у нее ничего не остается…
В Лейпциге я опять-таки каждый вечер отправлялась в театр, чтобы посмотреть из ложи на Луа Фуллер, и исполнялась все большим восторгом перед ее дивным искусством.
Помню, как в Лейпциге однажды меня разбудили в два часа ночи доносившиеся голоса, и, хотя они были невнятными, я узнала один из них. Он принадлежал рыжеволосой девушке, которую мы называли Нянюшкой, ибо она всегда была готова нежить и нянчить всякого, кто страдал от головной боли. Из обрывков возбужденного шепота я смогла понять, что Нянюшка намерена вернуться в Берлин посоветоваться кое с кем, как раздобыть денег на переезд нас всех в Мюнхен. А затем, в середине ночи, эта рыжеволосая девушка подошла ко мне и, страстно меня поцеловав, сказала пылким тоном: