По не было Ленина.
Она была
фальшью…
Была бакалея.
В ней люди и фарши.
Колесо смеха
Летят — носы клубникой, подолы и трико.
А в центре столб клубится —
Ого-го!
Ой, смеху сколько —
Скользко!
Девчонки и мальчишки
Слетают в снег, визжа,
Как с колеса точильщика
Иль с веловиража.
(Ой, не стремись, мальчишка,
К высокому столбу —
Получишь шишку
Чугунную на лбу!)
Не так ли жизнь заносит
Товарищей иных,
Спины им занозит
И скидывает их?!
Как мне нужна в поэзии
Святая простота!
Но мчит меня по лезвию
Куда-то не туда…
И ты среди орбиты
Стоишь не про меня.
Колени в кровь разбиты,
Смеясь, кляня,
Слетаю метеором, сквозь хохот и галдеж…
Умора!..
Ой, умрешь!
В. Бокову
Нет у поэтов отчества.
Творчество — это отрочество.
Ходит он — синеокий,
Гусельки на весу,
Очи его — как окуни,
Или окно в весну.
Он неожидан, как фишка,
Ветреней, точно март…
Нет у поэта финиша.
Творчество — это старт.
Баллада точки
«Баллада? О точке?! О смертной пилюле?!..»
Балда!
Вы забыли о пушкинской пуле!
Что ветры свистали, как в дыры кларнетов,
В пробитые головы лучших поэтов.
Стрелою пронзив самодурство и свинство,
К потомкам неслась траектория свиста!
И не было точки. А было — начало.
Мы в землю уходим, как в двери вокзала.
И точка тоннеля, как дуло, черна…
В бессмертье она?
Иль в безвестность она?..
Нет смерти. Нет точки. Есть путь пулевой —
Вторая проекция той же прямой.
В природе по смете отсутствует точка.
Мы будем бессмертны.
И это — точно!
«Ты с теткой живешь. Она учит канцоны…»
Ты с теткой живешь. Она учит канцоны.
Чихает и носит мужские кальсоны.
Как мы ненавидим проклятую ведьму!..
Мы дружим с овином, как с добрым медведем.
Он греет нас, будто ладошки запазухой.
И пасекой пахнет.
А в Суздале — Пасха!
А в Суздале сутолока, смех, воронье,
Ты в щеки мне шепчешь про детство твое.
То сельское детство, где солнце и кони,
И соты сияют, как будто иконы.
Тот отблеск медовый на косах твоих…
В России живу — меж снегов и святых!
Гойя
Я — Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворог,
слетая на поле нагое.
Я — Горе.
Я — голос
Войны, городов головни
на снегу сорок первого года.
Я — голод.
Я горло
Повешенной бабы, чье тело, как колокол,
било над площадью голой…
Я — Гойя!
О грозди
Возмездья! Взвил залпом на Запад —
я пепел незваного гостя!
И в мемориальное небо вбил крепкие
звезды —
Как гвозди.
Я — Гойя.
«Сидишь беременная, бледная…»
Сидишь беременная, бледная.
Как ты переменилась, бедная.
Сидишь, одергиваешь платьице,
И плачется тебе, и плачется…
За что нас только бабы балуют
И губы, падая, дают,
И выбегают за шлагбаумы.
И от вагонов отстают?
Как ты бежала за вагонами,
Глядела в полосы оконные…
Стучат почтовые, курьерские,
Хабаровские, люберецкие…