Сквозь собственные всхлипывания, она услышала сигнал телефона. Это было сообщение.
«Я ничего не понял. И я переживаю, ты в порядке?»
Очень мило с его стороны было поинтересоваться ее состоянием. Она сначала хотела в сердцах запустить телефон подальше, но помедлила и решила ответить.
«Я очень стараюсь держать себя в руках. Но я больше не могу!»
В конце концов, почему она должна справляться в одиночку с этой ситуацией?
«А зачем ты стараешься держать себя в руках?»
У нее уже не было больше сил и на слезы. Она добралась до дивана, и упала на подушку. Как отвечать ему на этот вопрос? Наревевшись до такой степени, что разболелась голова и мозг очень плохо соображал. Она впала в прострацию. Мысли вяло копошились в сознании, не задерживаясь и не вызывая никаких ощущений. Было пусто и холодно. Она поежилась, но за пледом вставать не хотелось.
Ответ на сообщение так и не складывался, и она в задумчивости просто набирала и стирала какие-то слова. Где-то вдалеке мелькали воспоминания из прошлых жизней, когда она испытывала что-то подобное. Она чувствовала себя бесконечно уставшей от этих повторений. Это уже было, и она, скорее всего, прекрасно знала, что будет дальше и в этот раз. Пора уже начинать себе признаваться, что все бессмысленно.
Раздался звонок. Он, не дождавшись ответа на сообщение, видимо имел твердое намерение понять, что происходит.
Она подумала и сняла трубку.
- Ты можешь говорить? Что все-таки случилось?
- Ничего не случилось, кроме того, что мне очень плохо, - еле слышно ответила она. Услышав его голос, ей снова хотелось заплакать.
- Что с тобой? У тебя такой голос… Ты пугаешь меня…
- Я сама себя пугаю. Я больше так не могу, Стас. У меня нет сил выдерживать.
- Зачем ты все носишь в себе?
- А у меня есть варианты? Ты же ничем не можешь мне помочь. Что толку, что я тебе говорила и объясняла?
- Ты не должна справляться со своими переживаниями одна, у тебя есть я.
- Стас, я-то не понимаю того, что ты есть. Я вообще не знаю, что ты имеешь ввиду, когда говоришь – мы. - Слезы уже прорывались, и сопротивляться она была не в силах.
- Бедная моя, хорошая. Пожалуйста, успокойся. Я с ума схожу от того, что ты там, а я здесь. Я не могу успокоить тебя, погладить и прижать к себе, чтобы ты ничего не боялась. Я не могу к тебе сорваться, я с ребенком сижу.
- Я хочу остаться одна. Не надо рваться. Перезвони мне. Я пойду умоюсь и выпью чего-нибудь успокоительного.
Он перезвонил через пять минут.
- Как ты? Тебе стало полегче?
- Не знаю, наверное. Я лежу. Я очень устала.
- Послушай меня сейчас. Я очень тебя прошу, я умоляю тебя. Не закрывайся, не молчи. Я должен знать, что творится в твоей душе, что тебя мучает и тревожит. Я очень боюсь, что ты в таком состоянии можешь наломать дров, а я очень хорошо знаю, как сносит голову, когда так плохо. Обещай мне, что не станешь принимать никаких решений без меня.
- Я постараюсь.
- Мне нужно много сказать тебе.
- Так скажи уже. Может, я пойму, наконец, что-нибудь.
- Я не хочу по телефону. Потерпи немножко, прошу тебя. Я понимаю, что я загнал тебя в это состояние.
- Я просто не вижу никакого смысла …
- Ты очень постарайся, пожалуйста, - он усердно пытался удержать ее «на плаву», не давая снова скатиться к отчаянию.
Чего он боялся? Он разговаривал с ней, как с больной, которую методично убеждают принять лекарство. Он даже нашел возможность позвонить несмотря на то, что было поздно. Она уже привыкла к тому, что ему это неудобно, и он не звонил по вечерам. Видимо, ему пришлось выходить на лестницу или на балкон.
- Сейчас только не думай ни о чем. Ты лежишь? – его голос убаюкивал ее.
- Да.
- Ты сможешь уснуть? Не будет больше истерики?
- У меня сил на истерику уже нет.
- Я с тобой, я каждую минуту с тобой. Помни, пожалуйста, об этом.