И когда это все стали такими умными? Провидцами? Хреновы учителя! Посмотрел бы я на вас, окажись вы на моём месте. Не уверен, братец, что ты бы сразу кинулся в объятия своей непутёвой жёнушки!
Утром приезжаю за О Ти.
– Он ещё спит, налей себе кофе, – машет мама в сторону кухни. Опять рисует свои лилии и петуньи. Вхожу в комнату к Орландо. Холи спит, свернувшись колачиком на диване. Сама безмятежность, само спокойствие и умиротворение. Прости за вчерашнее… – Доброго утра, – открывает глаза. – Я приехал за О Ти, – сообщаю. – Да, я знаю… Не за мной же, – тяжело выдыхает она и поворачивается ко мне спиной. Одеяло сползает и мне открывается татуировка под левой лопаткой. Это надпись. Я разбираю имя сына и своё имя. – Сделала тату? – шепчу, сажусь между кроватью и диваном. Она поворачивается ко мне, и наши лица сейчас друг напротив друга, на расстояние вытянутой руки. – Да, Шеннон, – кивает, прикрывая глаза. – Что там написано? – облизываю губы. – Я признаюсь сыну в любви и прошу у тебя прощения. На латыни, – отвечает она. – Тупость! – фыркаю. – Как скажешь. Тупость. Ты прав, – соглашается она со мной. – Да что с тобой? Так и будешь соглашаться со всеми оскорблениями? – повышаю голос, но потом снова перехожу на шёпот. Не хочу разбудить сына. – Я изменилась, – жмёт плечами. – Ты не изменилась! – качаю головой. – Я же вижу. Ты просто корчишь из себя тряпку! Но ты не такая, – качаю головой. – Просто будь собой. Орландо не нужна безвольная мать, – встаю, иду к двери, открываю. Почти выхожу. – Я не понравлюсь тебе… – шепчет мне в спину. – Но и такая ты нам не нужна, – тихонько закрываю за собой дверь. Она выходит следом. – Кофе, – прошу я. – Что? Кофе? Просто кофе и всё? Безо всяких там: свари, налей, пожалуйста? – поднимает рыжая брови. – Эмм… Свари, – развожу руками. – Пойдём, я покажу тебе, как включается кофеварка. Хотя… Ты уже большой мальчик, разберёшься сам, – кивает. – Эй, ты перегибаешь, – хватаю её за руку. – Перегнул ты. Вчера. Позволил мне отсосать тебе, и выбросил, как использованный презерватив, наполненный спермой. Я справилась с унижением, думаю, и ты с кофемашиной справишься, – кивает, выходит на улицу, убегает на пробежку. – Подлая сука! – рычу. – Шеннон, найди мне номер судьи! – строго просит Констанс. – Всё, мам. Не нужно судью! Больше не буду её обзывать! – отвечаю ей. – Учти, Шеннон! Я докажу, что Орландо не может жить ни с одним из родителей, что со мной ему лучше. И ты не посмеешь судиться с собственной матерью. И тогда вы сможете видеть ребёнка раз в месяц. По часу! – будто между прочего сообщает мама. – Ты страшный человек, мама! – раскрываю глаза. – Вот и не забывай об этом! – улыбается она. – Иди, приготовь страшному человеку чай! – выгоняет она меня. – Я люблю тебя, мам! – целую её в белую макушку.
Время тянется медленно. Мы с группой несколько раз выезжаем в короткие недельные туры. С Холи почти не видимся, но она всегда вежлива, молча выносит все мои колкости, претензии, обвинения в том, что она плохая мать, слишком мягкая, через чур уступчивая. Пытаюсь ей объяснить, что она в конец разбалует О Ти. Но она отвечает лишь счастливой улыбкой, и этими своими отговорками.
– Шеннон, ну как я могу ему отказать? Я не выдержу его сердитый или грустный взгляд. Каждая его улыбка, как глоток свежего воздуха для меня. Я уже лишила его своего присутствия в первые три года жизни. Не могу лишить его чего-то ещё. Даже в мелочах, – утирает слёзы. – Ну и плаксой же ты стала, – хмыкаю. – Ты оказываешь себе медвежью услугу. Ты дождёшься, рано или поздно он пошлёт тебя ко всем чертям. Тебе необходимо быть с ним построже, – киваю.
Я мудрый отец, чёрт возьми! Советую матери, как нужно воспитывать сына. Она молча соглашается. В конце концов я был отцом дольше, чем она была матерью.
Подцепила на своей йога-работе жуткий грипп, и вот уже неделю не видится с сыном.
– Папа, а где мама? Папа, а почему мама не выздоровела? Папа, а когда мама выздоровеет? Папа, а когда мы поедем к маме? Папа, а маме больно? Папа, а мы можем её навестить? Папа, а можно я отвезу ей ягодок? – и так до бесконечности…
Я закипаю от ревности. Когда я болею, он не приносит мне ягод, только смотрит на меня как на прокажённого и просит не обнимать, потому что я, видите ли, могу заразить его.
И чего он так к ней привязался? Она бросила его, а он любит её, кажется, сильнее, чем меня.
– Хочешь, поедем на пирс? Покатаемся на аттракционах? – предлагаю ему. – Нет, я хочу к маме! – Но мама болеет, Орландо! – повторяю в сотый раз. – Тогда я хочу болеть вместе с ней! – фыркает он. – Не говори глупостей, – отмахиваюсь. – Сам не говори! – Эй! Полегче! – предостерегаю его. – Сам полегче! – Орландо, ты сейчас возьмёшь тайм-аут! – наклоняюсь к нему. – Ты возьмёшь! – не отступает он. Упрямый ребёнок! – Ну-ка пойдём! – хватаю его за руку, ставлю в угол. Он громко сопит, верный признак – обиделся. Ну и пусть! Не будет переговариваться. Сажусь на диван, включаю детский канал. Специально прибавляю звук. – Не смей поворачиваться! – приказываю. Сопение становится ещё громче. Злится. Чёртов мамочкин характер. Ну ничего. Раз удалось перевоспитать её, перевоспитаю и тебя.
О! Вспомни мамочку…
– Да? – отвечаю на звонок. – Привет, – хрипит она. – Чего хотела? – Как Орли? – Не называй его так! Тысячу раз просил! – злюсь. – Как О Ти? – исправляется она. – Дай ему трубку. – Он не может говорить, он взял тайм-аут, – сообщаю. Слышу тихое дыхание прямо над моим ухом. – Встал обратно! – шиплю. – Ну папа! – психует он и возвращается в угол. – Стой, пока не разрешу тебе выйти! – я наигранно строг. – Ты слишком резок с ним, – кашляет Холи. – А ты слишком мягка. И не учи меня, как воспитывать сына. Я разбираюсь в этом больше тебя. И я не хочу, чтобы он вырос капризной истеричкой, как его мамочка, – фыркаю. – Хорошо. Я всё поняла. Передай, что я его люблю и очень соскучилась! – Нет! – отказываюсь. – Сама скажи! Орли! – зову. – Тьфу! О Ти! Придумала ребёнку идиотское имя! – рычу. – Мама зовёт тебя, – протягиваю телефон. – Мама, папа меня поругал, – ябеда. – Я брал тайм-аут. Не знаю за что, – жмёт плечами. – За то, что ты переговаривался со мной! – раскрываю глаза. – Папа говорит, что я с ним переговаривался. Нет, не переговаривался, мам, – качает головой. – Лгун! – показываю ему язык. Орландо улыбается мне. – Мамочка, когда ты поправишься? Я хочу к тебе! – начинает ныть. Она что-то долго ему говорит, он кивает ей. – И я люблю, – отдаёт мне телефон. Обходит диван, садится ко мне на колени. Крепко обнимает меня за шею. – Папочка, прости меня, пожалуйста! Я больше никогда не буду с тобой переговариваться, – шепчет мне на ухо. – Я буду хорошим мальчиком. Я тебя люблю, – последняя фраза звучит совсем таинственно. Улыбаюсь. – Я тебя тоже люблю, О Ти! – целую его в висок. – Это мама сказала мне так сказать, – буднично сообщает он, спрыгивает с моих коленей и садится в круг, которой выстроил из своих машин. Качаю головой. Из тебя ужасный шпион, сынок!
Вечером уезжаю с Антуаном и его женой Эни, которая везде с ним таскается, в клуб. В клуб моего старого знакомого Джонатана Рода. Сам хозяин не часто бывает здесь, но сегодня, кажется, решил отдохнуть.
– Шеннон! Дружище! Я сто лет тебя не видел! – крепко обнимает он меня. – Часто выбираться не получается… У меня теперь сын, и я стал примерным отцом! – хвалюсь. – Да, я слышал! – как-то очень счастливо улыбается Джонатан. – А как твои малышки? Младшей, небось, уже мужа подыскал? – Эмм… Да… Нет… – опускает глаза. – Мы с Пейдж развелись. Оказывается младшая дочь не от меня… – Что? – чуть не выплёвываю холодную Отвёртку. – Да, – кивает он. – Моя младшая дочь, оказалась дочерью моего друга и партнёра. Бывшего мужа твоей бывшей, – заворачивает он. – Что? – я совсем в шоке. – Так это Пейдж была любовницей Дага? – Ты знал и не рассказал мне? – раскрывает глаза Джон. – Я знал, что у него есть любовница, но я и предположить не мог, что это Пейдж… – опускаю глаза. Он не позволял Холи родить ребёнка, а другой женщине быстро сделал малыша… Что за идиотизм? Мне не понять… – Джон, мне очень жаль, – качаю головой. – Мне тоже было. Поначалу, а потом я махнул на всё рукой. Я отобрал у неё двух своих дочерей, теперь она видит их только по субботам, не выделил ни цента из своего состояния. Пускай живёт на огромное состояние своего любовника, которое, кстати, поубавилось после развода. Он потерял солидную часть своего состояния, которым теперь владеет Холи. Хотя, ты, наверняка, знаешь, – жмёт плечами. – Впервые слышу, – тру подбородок. – Мы не особо общаемся сейчас. – Да… Этим сукам свободы давать нельзя! Они наберут её себе, а потом не знают, что с ней делать и с сумасшедшими глазами просят, чтобы мы себе половину забрали… – и тут я понимаю, что Джонатан изрядно пьян.
Мы болтаем с ним о делах, пока Антуан не уговаривает меня ехать в другой клуб. На все мои: «Я уже слишком стар для такого дерьма», канадец лишь смеётся и тащит меня за собой. Да уж, обстановочка в новом клубе не очень. Слишком накурено внутри, не люблю, когда курят в помещении. Остаюсь стоять на входе, народу почти нет, в четвёртом-то часу утра. Закуриваю, слышу какой-то шорох. Любопытно, разворачиваюсь, чтобы посмотреть, и утыкаюсь лицом в грудную клетку какого-то парня.