Разъясняю: нет, нет и нет! Руководящие товарищи из строй-треста не раз бывали в тихом городе С., отлично знают, что и где там строится. И гостиницу они поэтому искать не станут: на ночевку их сюда и калачом не заманишь. Познакомятся с безрадостным состоянием строительства, выдержат натиск жалобщиков, отдадут распоряжения, а чуть начнет смеркаться, — усаживаются в персональную машину и — фюить! — в родной областной центр. Только их здесь и видели!
Так что совпадение имен и отчеств у начальства и двух инженеров, притворявшихся глухонемыми, — это чистая случайность.
ДЕТАЛЬ
Когда товарища Бубенчикова звали еще не Сергеем Николаевичем, а просто Сережей, про него говорили:
— Посмотрите на эту рожицу: ох, должно быть, и хитрый парень!
А когда Сергей Николаевич вошел, так сказать, в полную силу, его после первой же встречи нередко характеризовали:
— Ну, этот парень себе на уме: пальца в рот не клади.
Именно выражение лица и послужило началом всей истории, которую я хочу рассказать.
Представьте себе тесную цеховую конторку металлургического завода. Три стола. За тем столом, на котором стоит телефон, развалилась конторщица Муся, довольно нахальная девица, мечтающая о чем-то таком, что не имеет никакого отношения к заводу: то ли о завтрашней прическе, то ли о вчерашней вечеринке. Возле второго стола, у большого окна, стоял и смотрел на заводской двор Иван Христофорович, человек уже немолодой, меланхолический и медлительный, по должности заместитель начальника цеха, по прозванию «Минуточка». Третий стол пустой, а когда он бывает занят, именно за ним работает тот самый, хитрый на вит Сергей Николаевич Бубенчиков, недавно поступивший на завод нормировщиком.
Излишне добавлять, что сакраментальная фраза о хитром парне, которому пальца в рот не клали, сразу же и чуть ли не хором была произнесена соседом и соседкой по комнате.
Однако на первых порах поведение Сергея Николаевича находилось для Ивана Христофоровича и особенно для Муси в непонятном противоречии с его коварной наружностью. Нормировщик сидел в своем уголке тише воды, ниже травы, ко всему присматривался и только один-единственный раз на производственном сове-танин намекнул на некоторые замеченные нм недостатки, в частности на грубое обращение Муси с рабочими.
Однако для Муси эта критика как с гуся вода.
Вот и теперь сидела девица возле надрывающегося телефона, и настойчивые звонки ее отнюдь не беспокоили.
Даже Иван Христофорович не выдержал.
— Муся, — с обычной деликатностью сказал он, — телефон.
Муся очнулась и ответила в обычном тоне:
— Слышу. Не глухая.
Она спокойно сняла трубку и положила ее на стол. В мембране что-то рокотало.
Ивану Христофоровичу пришлось напомнить:
— Ведь там человек ждет.
Муся лениво ответила:
— Ну и пусть ждет. Ничего с ним не сделается.
Она наклонила голову, прислушалась и недобро усмехнулась.
— Вот надрывается, ненормальный.
В следующее мгновение комната наполнилась криком. Это Муся начала свою обычную беседу:
— Ну что вы вопите? Что вы вопите?! Какое предложение? У нас их сотни, и все рационализаторские. Откуда я могу знать вашу фамилию?! Сидоренко? Ах, Сидоренко! Еще нет заключения.
Она с треском положила трубку на место. Но тут же снова зазвонил телефон, и все началось сначала:
— Да, да. Я уже вам сказала, Сидоренко. Вы что, глухой? А знаете пословицу, «На всякое хотенье есть терпенье»?
И, не слушая рокотания в трубке, обозначавшего, что собеседник еще продолжает что-то доказывать, Муся решительно положила трубку и вышла из конторки.
А Иван Христофорович подумал, что нехорошо Муся разговаривает по телефону, да и не только по телефону, что правильно отметил и покритиковал новый нормировщик Сергей Николаевич.
В эту минуту в контору, как вихрь, ворвалась запыхавшаяся Муся.
— Все ясно, — сказала она. — Все.
— Минуточку, — прервал ее Иван Христофорович. — Что именно?
Еще не отдышавшись, Муся трагическим жестом, подсмотренным у заводских драмкружковцев, указала на пустой стул нормировщика.
— Этот, как его, Колокольчиков или Бубенчиков, про нас написал.
— Минуточку. Ничего не понимаю. Куда написал? Что написал?
Муся презрительно поджала губы: вот, дескать, бестолковый.
— Что — это еще не выяснено. Но догадаться можно: не объяснение в любви, а совсем даже наоборот.
И горестно опустилась на стул.
— Ох, чуяло мое сердце! Как взглянешь на него, так и подумаешь: хитрит парень. Уж не то что этот растяпа Сидоренко.
И передразнила:
— «Вас беспокоит Сидоренко», «Будьте любезны…»
Обратилась тоном спокойным, даже, можно сказать, обреченным:
— Знаете, куда он пошел?
— В конструкторское?
— Знаете? С чем вас и поздравляю!
— Минуточку! Что ж тут особенного? — искренне удивился Иван Христофорович.
Муся стала растолковывать, как ребенку:
— Ой, боже ж мой! Святая простота! Ну слушайте. Вижу я: оглянулся Бубенчиков — и шасть туда. Я сделала вид, что и мне в конструкторское. Наклонился наш Бубенчиков к Ануфриеву и так горячо, так горячо ему что-то зашептал. А потом бумажку сунул. Я бочком, бочком — поближе. Вижу: Ануфриев головой закивал. Слышу: «Продвинем, — говорит, — ваше сочинение». — Муся торжественно, но с прежней обреченностью спросила: — Ясная картина?
— Ничуть не ясная. Ну, отдал Ануфриеву какое-то свое сочинение.
— Да вы что? Или забыли, кто Ануфриев?
— Инженер.
— Это неважно. А по нагрузке — редактор стенгазеты.
Иван Христофорович задумчиво почесал затылок и стал соображать:
— Погоди, погоди.
— А что мне годить? Нормировщик написал разоблачительную заметку.
— Минуточку… Знаешь, ты права. И потому плохо твое дело. Сколько раз я тебе говорил: ты обязана с людьми говорить вежливо. И бюллетени оформлять быстро. А на тебя найдет ленивая стихия, и ты кладешь бюллетени под сукно.
— Да я…
— Минуточку. Человек тебе звонит, спрашивает по-хорошему, а ты кричишь так, что родимчик может сделаться. Дела все запустила. Пользуешься моим мягким характером.
— Это я-то?..
— Ты-то. Недаром Бубенчиков, уходя сегодня, сказал: «Учить ее надо». И сразу после этого к Ануфриеву.
Муся поникла буйной головой, но только на секунду. Она тут же воспрянула духом и накинулась на Ивана Христофоровича:
— Вы в чужом глазу соринку видите, а в своем и бревна не замечаете! Бубенчиков и вас не обошел, будьте уверены!
Выражаясь образно, она принялась сыпать соль на раны Ивана Христофоровича: ведь на собрании еще две недели назад он обещал оформить всем лицевые счета экономии и не сделал этого.
— Минуточку! — опомнился Иван Христофорович. — Так ведь счета-то у тебя.
— У меня? Вот новости!
— Ты переписать их должна.
— Ну ладно, пусть так, — согласилась Муся. — А вы почему мне не напомнили? А с инструментом плохо в цехе тоже по моей вине? Пустяк, а по три дня не могут выписать даже кровельные ножницы.
И нашла эта зловредная девка немало грешков у Ивана Христофоровича, так что начальник тут же схватил требования и пулей помчался из конторки. А Муся осталась у телефона одна. И именно в это время раздался звонок.
Муся осторожно подняла трубку и заговорила медоточивым голосом:
— Я слушаю. Совершенно верно, товарищ Кубикова. Очень рада, дорогая. Можете, товарищ Кубикова, прийти за бюллетенем в любое удобное для вас время. Ну что вы, что вы, это товарищу Сидоренко, наверное, показалось, что я сердита. Просто я в перерыв мороженое ела, и голос у меня стал такой… холодный. Да, если хотите, я по пути с завода занесу вам. Что вы! Что вы! Не стоит благодарности за такие малости.