– Конечно, нет. Не совсем. Клетки этого тела обновились процентов на семьдесят, если ты что-то помнишь из курса анатомии.
Мы пошли молча. Перейдя улицу Горького под землей, вошли в дверь кулинарии, где теперь расположилась кофейня. В помещении все еще пахло чем-то непоправимо капустным. Мне показалось, что я попал в какую-то западню.
– Что так смотришь – тоже не узнаешь?
– Нет, – признался я.
– Это хорошо. Не думала, что ты помнишь их цвет. Это контактные линзы, и они цветные. А ты, верно, подумал, что я вурдалачка, или тут замешаны пришельцы, или мы здесь все мутировали, пока тебя не было, так?
– Нет. Ничего такого я не подумал. Пойду, возьму кофе.
За прилавком сидела флегматичная уродка с большим чувственным ртом и огромными грудями, которые она уютно расположила среди разнообразного питейного стекла. Она улыбнулась так похотливо и кокетливо, что мне захотелось сотворить ей глокую смазь.
– Ну, выдохнула Лина, когда я поставил перед ней дымящуюся чашку, – рассказывай.
Эта неизменная фраза значила, что от меня требуется подробный отчет о моей жизни от встречи до встречи – полупрозрачный намек, своеобразный такт, от которого меня уже тошнило.
– Часть мебели мать продала, – сказал я, включаясь в игру, – часть переставила.
– Неужели?
– Да, представь. Платяной шкаф, который раньше стоял у южной стены, теперь перекочевал на северную. Книжный отодвинулся в противоположный угол, рядом с ним – кресло.
– А кровать?
– Кровать развернулась на девяносто градусов, боком к окну.
– Что ж, теперь утреннее солнце не будет светить тебе в глаза, и ты сможешь просыпаться, когда захочешь…
Мы помолчали. Я пригубил кофе, культивируя паузу.
– Хороший кофе? – спросила Полина.
– Понятия не имею. Возьми и попробуй сама.
– Послушай, Сергеич, перестань морочить мне голову. К чему, скажем, эта шутка с мебелью? Стоит, как и стояла, в том числе, и кровать, с которой у тебя связано столько приятных воспоминаний…
– Боюсь, что это не вполне моя шутка. Ну а ты, что ты можешь мне рассказать?
– Ганышев совсем не изменился, до самой последней клеточки, – сказала Лина, отпила из своей чашки и скорчила недовольную гримасу. Мне захотелось ее ударить.
– Ганышева, – сказал я, – больше не существует. Его расстреляли за шпионаж, подрывную активность, менаж, метранпаж и другое – все в рифму.
– Ганышев – неисправимый фразер.
– Кря-кря.
– Что?
– Так, привязалось.
И снова пауза. Надежды на то, что она заговорит первой, больше не оставалось.
– Когда и где? – резко спросил я.
– На даче в Переделкино.
– Что? На той самой даче?
– Откуда мне знать? Там несколько сотен дач.
– Что произошло в Переделкино? – терпеливо спросил я.
– Сгорела какая-то дача. Она – вместе с ней.
– Я делаю вывод, что ты, по крайней мере, месяца три не видела нашего общего друга.
– Гораздо больше. Хомяк, видишь ли, стал новым русским, вышел в другие круги общения, ему теперь наплевать на таких как я. Да и мне, соответственно – по ветхозаветной морали – глубоко наплевать – его ли дача там сгорела или чья-нибудь еще.
– Так, – я ободряюще похлопал ее пухлую руку. – Продолжай.
– Ничего более. Я не видела ее целый год до того, а раньше – еще год. Люди, понимаешь, расстаются иногда. Последняя встреча была случайной. Она торговала газетами в метро. Мы поболтали несколько минут, пока не явилась ее подруга, какая-то Ника…
– Кто эта Ника?
– Почем я знаю? По виду – тоже аскалка.
– Есть ее телефон, адрес?
– Ты не на допросе.
– А где?
– Говоря откровенно, ты просто в жопе.
– Жопа – гораздо более целомудренное место, чем голова, – парировал я, сжимая кулаки.
Этот жест не ускользнул от моей внимательной наперсницы. Она беспокойно двинула по сторонам своими линзами. Увы – она помнила мои кулаки.
– Отлично, – сказал я, примиряюще показав ладони, любимым жестом гуру Махариши. – Тело опознали по какому-нибудь недогоревшему лоскутку. В саду под каштанами нашли голенище от шузов. А где зарыли уголь?
– Отвезли к бабушке в Киев, нетрудно догадаться.
– В запаянном цинке, как афганского героя. А через девять дней, в каминной трубе, Babulinka услышала протяжный, тоскливый вой. О доме Ашеров Эдгара пела арфа…
Полина внимательно посмотрела на меня.
– Зря ты развеселился, – сказала она. – Труп действительно опознали. За ту вечность, пока ты был в небытие, криминалистика ушла на октаву вперед. Я не знаю, была ли это дача Хомяка или какая другая, и не знаю также, с какого дьявола она оказалась там. Где найти Нику, я понятия не имею и ничем не могу помочь, даже если бы и захотела… Давай-ка закончим этот разговор, Ганышев, прошу тебя. Если хочешь, можем чего-нибудь взять и поехать ко мне. Надеюсь, за время своего космического путешествия ты не набрался звездной голубизны?