Я жду, пока он уйдет, прежде чем последовать за ним и, готовясь к новому спору, окликаю его.
По крайней мере, он останавливается у подножия лестницы и оглядывается на меня.
— Что? Что ты хочешь? — спрашивает он.
— Доминик, неужели так и будет? Что, черт возьми, произошло той ночью?
— Ты мне скажи, брат.
— Ты направил на меня пистолет, — замечаю я.
— Ты вообще-то тоже.
— Ты, блядь, знаешь, почему я это сделал. — Я ни за что не собираюсь стоять здесь и позволять ему заставлять меня чувствовать себя виноватым, когда он должен помнить, что это он первым потянулся за пистолетом, а не я. Ни за что на свете я бы не подумал сделать что-то подобное, если бы не защищал себя в первую очередь. Это единственный выход. — Это не мы. Это не ты и я. Мы не братья, которые так делают.
— Прекрати, черт возьми, прекрати. Не веди себя так, будто ты рядом со мной. Не надо, — говорит он, качая головой. Я в шоке, услышав это, потому что, насколько я понимаю, я был рядом. Я всегда был рядом с ним, когда он нуждался во мне.
— О чем ты говоришь?
— Тристан… У меня слишком много дерьма в голове, чтобы спорить с тобой сейчас. Я не могу этого сделать. Прямо сейчас я должен делать то, что от меня требуется, и творить чудеса. Ни у кого не будет ни единого шанса на надежду в аду, если я не придумаю решение.
— Да, ты прав. У нас нет шансов без тебя. Но узнать, что у тебя на уме, для меня сейчас важнее всего остального. Что происходит, Доминик, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что меня не было рядом?
Он стискивает зубы, смотрит на меня долгим и пристальным взглядом, затем сжимает губы.
— Послушай, я не хочу об этом говорить.
— Дай мне что-нибудь, ты не можешь мне это сказать и просто ожидать, что я приму это и ничего не сделаю. Я хочу быть рядом с тобой, — настаиваю я. — Доминик, пожалуйста, скажи мне, что ты это знаешь.
— Да… Я знаю. Слушай, не беспокойся обо мне. Слишком много поводов для беспокойства, чтобы тратить на меня время.
— Доминик, ты слышал, что я сказал. Я говорю серьезно. Мне важно услышать, что с тобой происходит.
— Нет. Со мной ничего не происходит, — вот и все, что он говорит, а я думаю, что еще я могу ему сказать.
— Мне жаль, — говорю я ему. Я должен ему это, если он думает, что я его обидел. Может, так оно и есть, но я не знаю. — Все, что я могу сказать, — мне жаль. Пожалуйста… скажи мне, как я могу тебе помочь. Я видел, как ты что-то принял той ночью. Ты бы не вел себя так, если бы это не было правдой, и ты бы мог мне доверять.
Он качает головой. — Я ничего не принимаю, — отвечает он, и мы оба понимаем, что это ложь.
— Доминик, я тебя видел. Это были наркотики?
— Нет. Теперь остановись, — его тон говорит мне не давить.
Я не сопротивляюсь, потому что не хочу его расстраивать.
Я смотрю на него в ответ, а он отворачивается и идет вверх по лестнице.
Этот разговор был бесплодным. Из него ничего не вышло, кроме того, что он понял, что я его не поддержал.
Когда я думаю о том, что он мог иметь в виду, я думаю обо всем, что произошло. Для него это было слишком, и нам пришлось сделать дерьмо, до которого мы никогда не доходили раньше.
Я помню, как выглядело его лицо, когда мы похитили Изабеллу, и как он выглядел, когда мы пытали Сашу.
Всем этим дерьмом я не горжусь, даже если я могу стоять здесь и говорить, что я человек, который может раздвинуть границы, чтобы сделать то, что должен.
Мои плечи опускаются, но я заставляю себя держать голову прямо. Я не могу сейчас размякнуть, я должен придерживаться плана. Когда все закончится, если я успею, я разберусь со всем остальным.
По крайней мере, он готов помочь всем, чем может.
Мне нужно увидеть Изабеллу и сообщить ей, что завтра меня не будет.
Раньше я не мог ей ответить, когда она спрашивала, что мы собираемся делать с нами.
Ответ должен был быть таким, как я сказал… мы не можем быть вместе. Кроме того, я пока не хочу ее отпускать, и если у меня есть сегодняшняя ночь с ней, то я проведу ее с ней, делая то, что хочу.
Сейчас мне кажется, что только она может помочь мне сохранить рассудок.
Женщина, которую я похитил и держу в плену, — это единственное, что заставляет меня продолжать. Я тоже не горжусь тем, как я с ней обращался.
Она первый человек за много лет, который заставил меня мыслить вне тьмы. Она подтолкнула меня к границе разума. Я больше не вижу этой границы, хотя знаю, что она все еще там.
Глава двадцать девятая