— И отдать двух заложников?
— Ты сам сказал, что тебе всё равно, если бы ангеликант, который приняла Лиллиана, убил ребёнка, — напомнила она. — Нашей целью всегда было заполучить её. Она у нас, и пока ничто из того, что ты сделал, не убедило Азагота подчиниться. И почему? П отому, что с ним нельзя справиться силой. Спроси Небеса. Они тебе скажут. — Молох слушал, больше не сосредотачиваясь на своих глупых растениях. Воодушевлённая, Флейл продолжила. — Он бизнесмен. И ведёт переговоры, Молох. Он заключает сделки и известен тем, что не нарушает их. — В отличие от Молоха. — Предложи ему ребёнка в качестве первоначального взноса за освобождение Сатаны, — продолжила она, — с полной выплатой Лиллианы после того, как всё будет сделано. Не помешает ли попробовать новый подход?
Он, казалось, действительно обдумывал это, а затем фыркнул.
— Ты слишком много времени проводишь со шлюхой Азагота. Я думаю, тебе нужно вспомнить, кто ты такая.
— Я презираю эту слабую маленькую сучку, — огрызнулась она, хотя, по правде говоря, должна была отдать должное Лиллиане. Флейл бы не выжила, оказавшись запертой в крошечном мире, населённом отпрысками её пары… и при этом остаться в здравом уме. Но хотя рассказы о жестокости Азагота выходили далеко за пределы Шеул-Гра, Флейл знала и несколько менее известных историй. Например, когда её сестра вернулась к нему после первого побега, он отказался прикасаться к ней, пока она не будет готова.
И хотя Флейл сомневалась, что он сделал это из благородства или порядочности, достаточно насмотрелась за время своего пребывания в Шеул-Гра, чтобы поверить, он серьёзно относился к своим обязанностям, и единственное, чего ожидал от других — это чтобы они поступали так же. Элландра действительно встала с постели Азагота в хорошем расположении духа. На самом деле, первые несколько месяцев после этого, когда она растила Мэддокса в утробе, самой счастливой из всех, кого Флейл когда-либо видела. Но когда реальность начала проясняться, и Элландра поняла, что ей придётся отказаться от ребёнка и отдать его в руки худшего, что могло предложить человечество, её охватили депрессия и отчаяние. Флейл была только рада, что сестры не было рядом, и она не видела, что Молох сделал с её сыном.
— А что, если я попрошу тебя убить её, когда придёт время? — спросил Молох.
— Это будет для меня величайшей честью, — заверила она. — Но, мой господин, дело не в Лиллиане. Речь идёт о начале Великого очищения, о Конце света, и для этого нам нужно, чтобы Сатана был свободен. Ребёнок тебе бесполезен. Почему бы не использовать его, чтобы привлечь Азагота на нашу сторону?
— Ты меня убедила, — сказал он, и она с облегчением выдохнула, не подозревая, что все это время задерживала дыхание. — Ты убедила меня, что тебе нужно вспомнить, что ты падший ангел, который однажды прибил сердце человека к стене, когда он был ещё жив. — Медленная, злобная улыбка Молоха заставила её застыть на месте, а облегчение сменилось ужасом. — Раздевайся. Я уже несколько часов не слышал женских криков.
Глава 26
У Лиллианы начались первые схватки сразу после того, как начались игры Молоха. Он называл их играми, но на самом деле это просто суды над теми, кого Молох считал предателями, и игры заканчивались изобретательной и кровавой казнью виновных.
Она была вынуждена часами наблюдать, сидя рядом с Молохом, терпеть его постоянные угрозы отдать её под суд следующей. Каждый раз, когда кто-то умирал, он спрашивал, не хочет ли она присоединиться к ним. Когда она отказывалась, он смеялся. Когда она соглашалась, он говорил «нет». А когда она игнорировала его, он царапал когтями её лицо или бил по голове.
Он был настоящим грёбаным джентльменом.
По крайней мере, её страдания на это зрелище позволили ей замаскировать дискомфорт при родах под отвращение или боль от ударов. Но ничто не могло скрыть ужас от осознания того, что ребёнок скоро родится, а у неё не будет возможности его защитить.
Наконец, когда она тихо застонала от сильных схваток, он подал знак охраннику, чтобы её увели.
— Меня раздражает твоё слабое телосложение, — сказал он. — Но это облегчит работу Флейл.
Работу Флейл? Она не спрашивала, не хотела откладывать уход из этого ужасного места. Конечно, она отправлялась в другое ужасное место, в свою камеру, но даже этот холодный, вонючий бокс был лучше, чем то, где вонь страха, горящей плоти и внутренностей заставляла глотать желчь.
Боль пронзила живот, когда Лиллиана, шаркая, направилась к камере, по обе стороны от неё шли по два дюжих демона, их доспехи царапали каменные стены. Когда они завернули за угол камеры, из-под её бёдер хлынула струйка жидкости и потекла по ноге. Один из демонов рассмеялся.