Шутки как обрезало, когда автобус въехал на Третье транспортное кольцо. Многополосное шоссе было забито едва ползущими машинами. Их были тысячи.
Между машинами шли люди с рюкзаками и чемоданами на колесах. На обочинах стояли покореженные машины со следами гари, среди которых встречались даже полицейские машины.
— Правительство, Дума и нефтегазовые евреи все заранее сбежали[12]! — зло сказал кто-то.
Как ни странно, Москва-сити уцелел, лишь лишившись части панорамных окон. Со стороны выщербленных небоскребов, вид которых сделался еще более чужеродным, в ползущее по ТТК автомобильное стало пытались вклиниться престижные автомобили.
Странное дело. Деловые люди. Кредитные карточки и цифровые экономисты, а барахла нагрузили на багажники словно беглые крепостные крестьяне.
Их не пускали, тогда вмешивались полицейские, жезлами и свистками устраивая бреши в сплошном потоке.
До Пресненской набережной они плелись больше часа. А когда пересекали мост, увидели в Москва-реке медленно дрейфующий трамвайчик. Он казался целым и невредимым, только покинутым экипажем и пассажирами. На пустынных палубах лежали перевернутые кресла, столы, бутылки и посуда.
Когда ветер развернул катер, люди в автобусе издали единый вздох. По существу, корабль существовал в половинном варианте. Противоположная сторона полностью расплавилась, превратившись в однородную зеркальную массу. Как назло, первый день войны выдался солнечным, и зеркало зловеще слепило глаза.
Автобус переехал мост, затем повернул направо на Кутузовский, и тут у Пестеля зазвонил телефон.
Он и забыл про него. Звонить было некому.
Нажал кнопку ответа.
— Кто это?
— Это я-Диана! — ответили ему. — Спаси меня, Саша!
8. Допрос свидетеля
Вершинина в сортире били двое. День начался неудачно.
Все утро Вершинин пытался дозвониться до полковника Шизданова. Сначала звонил на сотовый, затем в комендатуру, желая узнать данные запроса о профессоре Данлопп. Бесполезно. Сотовый оказался вне зоны доступа. В комендатуре сказали, что полковник на объекте, спрашивали, что передать и не и не сообщали, когда куратор вернется.
Потом у Вершинина сломался туалет. Напрочь. Умер.
Вершинин позвонил на ресепшн и конечно нарвался на Инессу Соплянову, лучшего ресепсиониста в мире и окрестностях.
— Общий туалет имеется на этаже! — отрезала злая тетка.
— Там бактерии! Почините унитаз в номере! — требовал следователь.
— Запишу вас в очередь на ремонт! — смилостивилась Инесса.
Она оказалась из разряда тех, чья жизнь становится слишком пресной без скандала.
Делать неча, пришлось плестись в конец коридора. Где его благополучно и поймали.
Их было двое. Бритые наголо. Камуфляж. Фамилии благоразумно убраны с липучек. Один как бы пониже, но наглее. Второй выше ростом, основательнее. Второй здоровее, но бить будет малой. Тем неприятнее.
Нет, Вершинин знал, что история с пинальщиками не может не иметь продолжения, единственное, чего он не знал, что его припрет к стене плюгавый прыщавый идиот.
— Ты чего тут воды налил? — делано возмутился тот.
Точно идиот, понял Вершинин и спросил:
— Какую воду? Куда налил?
— Он еще и отпирается? — изгалялся плюгавый. — Разделся до пояса и моется тут! Здесь тебе не душ!
Понятное дело, бить морду вовсе без причин заподло, а так хоть повод имеется.
Вершинин огляделся и втиснулся спиной между двумя давно не работающими осушителями.
— Чего вам надо, пацаны? — напряженно спросил он.
В голове уже навязчиво крутилась картинка, как он мухой ползает по полу, размазывая кровавую юшку по полу. Картина получалась неэстетичная.
— Пацаны в парадных бычки собирают! А мы гвардейцы!
Из культурной столицы, понял Вершинин услышав кодовое слово.
— Ты на войне то был, гвардия? — вырвалось у него.
Не хотел ведь обострять. В общении с сумасшедшими надо вести себя миролюби…
Плюгавый неожиданно сильно для его скромной комплекции прижал Вершинина к стене и взял пальцами за подбородок. Рука воняла селедкой.
— Что здесь происходит, мистер? — раздался голос.
В туалете возникло новое действующее лицо. Данлопп.
И вел он себя не совсем правильно.
Увидев начинающуюся потасовку (громкое слово, точнее, избиение одного следователя двумя отморозками), он должен был по крайней мере либо в самом начале выразит небольшую растерянность.
12
На самом деле от них самих и центров их сборищ остались лишь радиоактивные воронки диаметром 200 метров