— Прошу покинуть территорию!
— Петрович, в твои годы бегать и волноваться вредно.
— Прошу покинуть территорию!
— Это с какой стати?
— Директор приказал. Лично.
Приказ есть приказ. Кузьма Курков почесал подбородок. Приказы надо исполнять. «Давай, Петрович, командуй!» — и первым двинул к проходной.
— Ни пуха, ни пера!
— Ни хвоста, ни чешуйки! — неслось им вслед.
Не знаю, может, директор в чем-то и был прав, но лично меня их вид, пусть даже и несколько опереточный, привел в восторг. Пусть даже в их форме и порядках было что-то от игры, от мальчишества, но разве это плохо?!
«Ведь чего греха таить, — думал я, — мы, современники научно-технической революции, угнетены информацией, опутаны сетью телевизоров, магнитофонов, приемников, скованы журналами и газетами. Мы все хотим знать и потому еще больше запутываемся в этой сети. И не оттого ли мы слишком рано становимся серьезными и слишком рано стареем душой? Быть серьезным и знающим свое дело человеком, конечно, хорошо, но… делу — время, потехе — час. И потеха должна приносить радость».
И тогда я решил, как только ребята вернутся из своей навигации, написать о них в многотиражке «Даешь мотор!» А я, между прочим, слово свое держу.
И вот сегодня, в последний день сентября, в газете появился мой очерк под заголовком «По морям, по волнам…» Газету только что понесли по цехам и службам. Что-то скажет об очерке наш флот?!
Из окна редакционной комнатушки видна вся панорама завода. И когда я волнуюсь, когда не хочется никуда идти и ни с кем разговаривать, я давлю лбом оконное стекло и смотрю вниз, на заводской двор.
По заводскому двору бесшумно плывет электрокар. На тесной его площадочке с трудом уместились шесть новеньких электромоторов.
Значит, в сборочном цехе дела пошли на лад, и квартальный план будет выполнен. Не зря директор на позавчерашней планерке задал перцу начальнику сборочного цеха. Хотя что директор! Наша многотиражка еще две недели назад выступила со статьей о тамошних неполадках. И если уж честно, то я, Матвей Сироткин, знаю о заводе не меньше, а то и побольше директора.
Директор всегда занят. Он решает вопросы в главках, в министерстве, в обкоме партии… Его беспрестанно вытаскивают из кабинета на всякого рода деловые и не деловые совещания, пленумы, активы, сессии. Ему дыхнуть некогда, не то, что по цехам пройтись, побеседовать с рабочим людом, спросить, предположим, тетю Маню — обмотчицу, как ее сыну Пашке служится в армии, что пишет, думает ли после демобилизации вернуться на завод или решил податься на БАМ.
Мне живется куда проще и легче, чем директору. Сделать два номера многотиражки в неделю несложно. К тому же у меня есть свой авторский актив, рабкоровские посты в цехах. Рабочий сейчас пошел грамотный, так напишет-распишет, что иной раз и сам позавидуешь — засылай в набор без всякой правки. Одна беда: заголовков хороших не умеют придумывать, и что касается критики товарищей, то тут их тоже не очень-то расшевелишь.
Не хотят, так сказать, дружеские отношении портить. А по-моему, должно быть наоборот. Если ты человеку настоящий друг, то и говори ему все как есть. И если он тебе настоящий друг, то не обидится. Попереживает, конечно, поначалу, а затем сам же и спасибо скажет за полезную критику. Но не понимают этого ребята. Не понимают — и все! Вот и приходится с критическими материалами выступать в основном самому. На меня, естественно, и все шишки… Но сейчас я жду отклика на очерк, в котором нет ни грана критики, только одни положительные факты.
Слышу, как за спиной распахивается дверь, и знакомый голос с порога бухает:
— Думу думаешь?
Оборачиваюсь. Точно — Кузьма!
— Думаю, — говорю, заранее улыбаясь.
— Ясно. Дурак думкой богатеет, — Кузьма явно не в себе.
— Ну-ну, потише. И дверь прикрой за собой.
— А мне плевать. Мне стесняться некого. Это ты стесняйся своей писанины. Писатель, видишь ли, объявился! Да за такую писанину тебя за ноги и в омут. Что ты понаписал, что понаписал?! — газета плясала в его руке.
Мария Николаевна, поняв, что при дальнейшем разговоре она будет совершенно лишней, с сожалением, вероятно, на самом интересном месте, закрыла книгу, заложив недочитанную страницу листком чистой бумаги, вышла, строго глянув на Кузьму, и плотно притворила дверь, Я был очень ей за это благодарен.
Между прочим, Мария Николаевна мне ровесница, даже младше меня на полгода, но у меня почему-то никак язык не поворачивается назвать ее просто Машей и обратиться на «ты». Она отвечает мне тем же, И потому обстановка в редакции всегда слишком деловая: я пишу, Мария Николаевна печатает. Никаких лишних разговоров.