— Куда девался фонарик?
Я потянул еще за одну леску. С грохотом обрушилось сооружение из досок, палок и сучьев, водруженное мной на столе под навесом. И тут же дернул за все шнуры и лески сразу. Задребезжали ведра, заколыхалась палатка, затрещали кусты…
Кузьма взвыл, словно его боданули.
Ребята хлопали в ладоши и кричали на все голоса.
— По-ошли отсюда!
— Ого-го-ооо!..
— Кто взял фонарик?
— Э-э-геее..
— Ме-ерзавцы!
Я зашел в кусты и зашелестел ветками.
— Ага, испугались, заразы!
— Ату их, ату…
— Где же все-таки Волнушечка?
— Сжевали Волнушечку.
— Волнушечка упитаннее. Адмиральские мослы им не по вкусу.
— Мо-олчать, зубоскалы! Во-о-олну-ушечка-а-а!
Надо было как-то выкручиваться. Концовку этого розыгрыша я второпях не продумал. Пришлось быстро соображать на месте.
— Во-о-олнушечка-а-а!
Я зажал рот ладонью, чтоб слышалось будто издалека, и крикнул:
— Иду-у-у…
Затем переждал немного и сначала тихо, потом все громче затопал на месте, задвигал ветками и вышел к ребятам, прихрамывая, постанывая, потирая якобы ушибленную руку.
— Где был? — строго спросил адмирал.
— Где! Корову гнал. До самого шалтрековского хутора.
— Чего ж нас не разбудил?
— Зачем? Подумаешь — корову отогнать.
— Пока ты гонял одну, сюда еще штук пять забрели.
— Ну?
— Вот тебе и ну! Не слышал, как мы кричали?
— Слышал.
— То-то! Чертова темень! Что они тут натворили? Фонарик у тебя?
— У меня. Только не горит. Батарейка, что ли… — я загодя подвинтил лампочку.
— Ладно, утром посмотрим. А вообще, Волнушечка, объявляю тебе благодарность.
— За что?
— Ну… не спасовал… Темноты не испугался…
— А-а…
— Не «а-а» нужно говорить, а — «готов выполнить все поручения флота!»
— Готов выполнить все поручения флота, — повторил я.
— Не чувствую радости, — сказал Кузьма. — Ладно, на первый раз прощаю. Учить вас да учить… А теперь по местам…
Я залез в спальный мешок и тотчас уснул. Я надеялся встать пораньше и спрятать, как говорится, концы в воду. Но проспал. Меня чуть не вытряхнул из мешка разъяренный адмирал.
— Встать! Строиться! Смир-рно! Равнение на флаг! Волнушечке выйти из строя! Кру-угом! Я не всем, я — Волнушечке. Руки по швам! Не выспался? Спать по ночам надо, а не заниматься дурацкими шуточками.
У ребят весело поблескивали глаза. Они явно одобряли в душе мою придумку, чего никак нельзя было сказать об адмирале.
— Объявленную ночью Волнушечке благодарность отменяю. Объявляю Волнушечке строгий выговор с предупреждением и три дневальства вне очереди.
— Два, — сказал Игнат, явно нарушая введенный на флоте порядок.
— Не возражать! — обрезал его адмирал, но одумавшись, спросил: — Почему?
Игнат молча показал на зарубки на мачте. До конца навигации оставалось только два дня.
— Не имеет значения, — сказал адмирал. — Одно дневальство останется за ним. На будущее. Понятно?
Кузьма Курков не переносил, когда его ставили в неловкое положение.
Глава шестнадцатая, последняя
Каждая навигация по традиции завершалась жарехой из пескарей. Вывалянный в муке и поджаренный до хруста в подсолнечном масле, пескарь просто великолепен. А на Мрассу он особенно хорош. Крупный, жирный, золотистый.
Пошли на пескаря скопом, предварительно разработав условия соревнования. На ловлю отводилось двадцать минут. Каждый получал по десять червей. Размер и вес пойманных пескарей не учитывался, только количество. Расстояние рыбаков друг от друга не менее трех метров.
У песчаной косы пескаря тьма. Адмирал раздал червей, занял свое место и скомандовал:
— Р-раз… Два… Бросили!
Четыре поплавка хлюпнули в воду одновременно. Не спешил лишь Виктор Оладышкин. Он забрел в воду, насколько позволили голенища сапог, покрутился, огляделся, вышел на косу, насадил кусочек червяка, забросил удочку и тут же вытащил первого пескаря. Валера побледнел.
Виктор Оладышкин вытянул второго. Валера сделал было шаг в его сторону, но Кузьма гаркнул:
— Стоять!.. Соблюдать условия!..
Снял с крючка небольшого пескаришку и я. Не удержался, глянул победоносно на Валеру, сказал протяжно: «Во-от таким, значит, макаром!».
У Валеры дрожали руки. Он не мог пережить такого позора и, чтобы хоть как-то вырваться вперед, привязал к леске второй поводок. В условиях соревнования этот пункт оговорен не был, и потому никто не сказал слова против.
Неважно шли дела и у Игната. Но он не страдал. В душе он презирал пескаря, и пескарь, видимо, отвечал ему тем же. Кузьма скормил всех своих червей, не сумев подсечь ни одной рыбки, и, смирившись с судьбой и привычным последним местом, ходил по косе в качестве главного арбитра.