— Не пойдет, — сказал я, предположив, что Кузьма дал мне этот «Устав» для публикации в многотиражке. — У нас все-таки не стенгазета, старик.
— На тебя что — жара влиять начинает? Это же наш, флотский устав. У-устав! Понимаешь?
— П-понимаю, — произнес я, хотя, честно говоря, никак не мог сообразить, что хочет от меня Кузьма.
— С положением устава согласен?
— Правильные положения.
— Еще бы — неправильные! Два года разрабатывали, — не без гордости сказал Кузьма, оглянулся на Марию Николаевну, а потом показал взглядом на дверь: выйдем, дескать, лишние уши нам ни чему.
В коридоре Кузьма оценивающе, словно в первый раз видел, оглядел меня с ног до головы, на лбу его сошлись морщинки, и он сугубо официальным тоном сказал:
— М-м… Значит, будем считать, с уставом флота познакомился и положения его принимаешь. Так?
— Так, — подтвердил я, все еще не догадываясь, куда клонит Кузьма.
— Теперь слушай дальше… Мы, значит, подумали и решили взять тебя в нынешнюю навигацию. Чтоб, значит, понюхал пороху и не ерундил больше в своих сочинениях. Поплывем по Мрассу, Желтой реке.
— Почему — желтой?
— Шорский язык знать надо, писатель! Мрассу в переводе с Шорского — Желтая река. Ясно?
— Ясно.
— Отплываем двадцатого. Сегодня у меня в мастерской после работы предпоследнее заседание флота. Последнее будет перед отплытием. Устав подпишешь и принесешь. Пока!
Кузьма, деловой и сосредоточенный, каким никогда прежде я его не видел, споро зашагал к лестничной клетке, оставив меня стоять с разинутым ртом. И не знаю, сколько бы я так простоял, переваривая необычное и неожиданное предложение, если бы Мария Николаевна не позвала меня к телефону.
Звонил секретарь парткома.
— Ну как — решил с отпуском?
Нынче так получилось, что наши с женой отпуска не совпали — она в феврале перешла работать в другое учреждение. А одному куда? К теще в гости?.. Вот я и раздумывал, тянул. И еще тянул, если бы не это предложение Кузьмы.
— Решил. Двадцатого отплываю.
— Куда?
— В Горную Шорию. На Мрассу — Желтую реку…
Я говорил так своему шефу, сам еще твердо не веря в возможность этого путешествия. Зачем флоту пятый человек? Ведь вчетвером куда как способнее…
Это потом я узнал, что Виктор Оладышкин не может принять участия в навигации по семейным причинам: жена поставила перед ним ультиматум — или проведем отпуск вместе, или между нами все будет кончено. Боцман Оладышкин не выдержал упорного натиска и сдался на милость любимой спутницы жизни.
Я положил телефонную трубку, написал заявление об отпуске и стал учить наизусть пункты лежащего передо мной устава.
Вечером я честно признался ребятам, что особо скитаться и рыбачить мне не приходилось, но природу я люблю и люблю собирать грибы.
— Грибники — те же скитальцы, — заметил Игнат, и тогда только я по-настоящему поверил, что вопрос о моей участи решен окончательно и бесповоротно.
— Удочку я тебе дам свою, — сказал Кузьма. — Рюкзак, тельняшку и мичманку возьмешь у боцмана. Сапоги, брезентовку и прочее придется купить. Если туго с деньжатами, можем занять. Не маши руками. Богач выискался! Я же сказал — если… Дальше. Пока будешь ходить без звания. Распоряжения старших по званию выполнять беспрекословно. Дисциплина и порядок на флоте прежде всего. Неправильные действия старших по званию могут быть обжалованы в устном порядке после ужина. Дальше… — Кузьма сморщинил лоб, напрягая память, дабы не упустить еще каких-то очень важных для меня наставлений и обязательств, но ничего более не вспомнив, спросил: — Вопросы будут?
Вопросов у меня на языке вертелась уйма, но я сказал:
— Нет. Все ясно.
Мой ответ произвел на Кузьму благоприятное впечатление. Ведь вопросы подчас ставят в тупик и адмиралов.
Игнат же Суровцев этого, видимо, не знал или, наоборот, знал то, чего не знал я, и прямо-таки засыпал Кузьму вопросами. Он допытывался, не подведет ли нас знакомый Кузьмы, от которого мы должны получить лодку, мотор и бензин, все ли блесны забрал Кузьма у Виктора Оладышкина, когда из Спасска идут вертолеты на Усть-Кабырзу, просто ли взять билеты или надо послать телеграмму…
Отвечая Игнату, адмирал явно нервничал, сказал, что «все будет тип-топ», и закрыл заседание.
По дороге домой я зашел к Виктору Оладышкину за рюкзаком, мичманкой и тельняшкой. Настроение у него было похоронное, двигался он по своей двухкомнатной малометражной квартире вяло, словно оттягивал время, ожидая какого-то важного известия, которое все может изменить в его судьбе.