Летом с Анисимом Лукичом ударили по рукам — сговорили Ульяницу за Ивана. Ездили на смотрины, по обычаю, оставляли молодых наедине. Свадьбу порешили играть на Покров, и в конце лета Ульяница, обливаясь слезами, сидела в своей светёлке и шила приданое. Велга сбивалась с ног. Ей дочери родить не пришлось, и женщина хлопотала за двоих.
Ставр разрывался между княжьей службой и домашними хлопотами. Чуть не каждый день то ездил на Городище, то разбирал судные дела с Мирославом Гюрятиничем. Навещал посадника, будущего свата, бывал у других именитых бояр. Жизнь катилась своим чередом, но с каждым днём, чем ближе была осень, тем тревожнее делалось на сердце.
Василису он почти не видел — раз или два примечал в толпе у церкви да у монастырских врат. Молодая вдова жила затворницей, из ворот выходила редко. При встрече проходила мимо, не поднимая глаз.
Не зря говорят: «Седина в бороду — бес в ребро». Ставр не находил себе места, не узнавал сам себя. Его сдерживало только одно — как-никак он сотский, именитый боярин и отец дочери на выданье. Не то бы вовсе потерял голову.
На Преображение был большой крестный ход от церкви Николы-Угодника до Фёдора Тирона. В прошлые годы Ставр крестные ходы не жаловал — не до того было, но тут потянуло в толпу молящихся. Стоя в соборе на почётном переднем месте, боярин молился о чуде. И не поверил своим глазам, когда на выходе в череде богомолок наткнулся на Василису. Всё это время она, оказывается, стояла почти за его спиной! Стоило обернуться чуть раньше! Увидев устремлённые на неё глаза, женщина смешалась и стала быстро пробираться к выходу.
Крестный ход только начинался. Ждали выхода священника с иконой и клироса. Нищие сидели на паперти, некоторые, заметив богатый наряд, тянули к Ставру руки, молили дрожащими голосами о милости, но тот не замечал ничего.
Василиса вырвалась из ждущей выноса иконы толпы, быстро пошла вдоль улицы.
— Постой!
— Оставь! — Она быстро обернулась через плечо. — Что тебе до меня, боярин?
— Люба ты мне.
Василиса остановилась, опустив руки и глядя в землю. Ставр встал рядом, ожидая. Наконец женщина покачала головой.
— Оставь меня, Ставр Гордятинич, — выговорила тихо.
— Как же, оставлю! Сил моих более нет. Кабы ты ведала, сколь раз я мимо твоего дома проезжал!..
— Каждый день.
— Ты знала?
— А то нет. Матушка моя — и та заметила. «Зачастил на нашу улицу боярин, — молвит. — Да всё мимо».
Ставр только покачал головой.
— Отец твой...
— Любит он меня, — вздохнула Василиса. — Да только я в его воле. Похочет — замуж вдругорядь отдаст, похочет — в монастырь проводит.
— А ты? Ты в монастырь идти не раздумала?
Василиса не ответила.
У церкви запели, звоном разлился благовест. Начинался крестный ход, и сквозь толпу двинулся поп с причтом. На вышитых рушниках бережно несли икону Спаса. Женщины и мужчины крестились. Василиса тоже положила крест и низко поклонилась образу. Но когда захотела пойти за всеми, Ставр придержал её за руку.
— Не ходи. Не место тебе там. Красу свою не губи под рясой. Тебе в кике[13] жемчужной ходить, шушун цветными нитками расшивать. Вдовье тебе не к липу.
Он говорил, а Василиса стояла и смотрела вдаль крестному ходу. И не трогалась с места, хотя Ставр больше не держал её за руку.
На другой день он, уже верный привычке, ехал мимо купеческого двора. Ворота были распахнуты настежь, слышался шум голосов, ржание коней и скрип колёс. Собирался торговый поезд — Микула Иваныч спешил куда-то по своим делам. Ставр встал сбоку ворот, глядя на суету дворни. Три воза были уже собраны, заканчивали увязывать ещё два. Холопы на загривках таскали тюки с тканью и мехами, бережно несли что-то завёрнутое в мешковину. Сам Микула Иваныч суетился тут же, покрикивал на слуг, хлопал кнутом по сапогу.
Ставр дождался, пока возы собрали и поезд стал выезжать из ворот. Домашние высыпали прощаться с отцом. Вышла жена, вывела за руку сынишку. Следом подошла, подставила для поцелуя лоб Василиса. Что-то тихо сказала отцу. Он покачал головой, ответил также негромко, но по тону ясно, что сердитое. Дочь вздохнула, отходя.
Ставр смотрел во все глаза. Василиса пошла проводить отца до ворот. Она выходила вровень с последним возом и задержалась. Микула Иваныч ехал впереди, но обернулся на дочь и заметил Ставра. Купец ничего не сказал, а Василиса повернулась — и Ставр не поверил своим глазам, прочитав в её взгляде удивлённую радость.