— Прибереги слова, директор-бей, — снова перебивает его Салих, — мы люди неглупые, знаем что к чему… пища хорошая, зарплата повышается; ну а насчет разговоров не волнуйся: наши рты плотно закрыты — не то что депутат, сам черт из нас слова не вытрясет'!
Вокруг засмеялись.
…По дороге в Народный дом Хусейн Неутомимый сказал другу:
— Ну и хватил же ты!
— А что?
— Как что, безбожник? Не ты ли говорил, что похлебка червивая, что зарплата низкая, что ребенку лекарства не на что купить?
— Видно, моя политика до тебя не доходит. Я, брат, вдоль шерстки глажу. Это-то ладно. А вот как насчет почасовой оплаты? Начисляются ли денежки сейчас, когда мы с тобой шагаем в Народный дом?
— Жаль, не догадались спросить!
— Что ты, разве можно ишаку напоминать про арбузную корку! Напомнишь, аппетит разыграется.
— О ком ты?
— О старшем механике и о других…
— Опять болтаешь…
— А что я сказал?
— Как что, назвал этих типов ишаками.
— Мой язык надо с корнем вырвать! А Кемаль молодец, правда?
— Еще какой'!
— И все же я считаю, ведет он себя неправильно. Почему? Да потому, что в наше время надо быть политиком и вдоль шерстки, вдоль шерстки гладить. Ты ведь знаешь, что я с умыслом вру. Ну, скажешь депутатам правду — пища гнилая, зарплата низкая, то да се… а дальше что? Запишут на сигаретной коробке… Выкурят сигаретки и…
— Все кончено…
— Так стоит ли утруждать язык?
— Ну и политик!
— А ты разве не знал, что я по снегу пройду и следа не оставлю. Ну что ты на меня уставился?
Они подходили к великолепному зданию Народного дома.
— Аллах, Аллах… надо же, — пробормотал Салих Хромой.
— Ты что?
— Взгляни на этот дом, разукрашен, как мечеть!
— Говорят, влетел в полтора миллиона.
— Влетит, братец. Такой домина!
— Один раз я здесь был… когда строили, видел, снаружи, конечно.
— Снаружи-то и я видел.
— Интересно, что-то внутри делают?
— Кто знает… ученые… Пишут…
— Наверное.
Они остановились у мраморной лестницы.
— Вах, вах, посмотри, какой мрамор! — воскликнул Салих Хромой.
— Только меду течь!
— Да уж как потечет, не остановишь.
— Наступить ногой жалко.
— Как мел белый.
Подошли остальные. Поговорили. Поднялись по лестнице. В тревоге остановились перед большими стеклянными дверьми и заспорили, кому входить первым.
— В чем дело? — спросил их огромный хмурый детина, служащий Народного дома.
Рассказали.
— Видеть депутатов? Каких депутатов?
— Наших депутатов…
— Изложить наши жалобы…
— Сейчас идет собрание, они наверху, — оборвал служащий, — видеть их нельзя…
— Нас с фабрики прислали!
— Откуда бы ни прислали. Вам сказано — депутаты заседают, беспокоить нельзя! — сказал служащий и скрылся за огромной дверью.
Рабочие переглянулись. Что делать?
— Подождем, — предложил Салих, — сядем и подождем. Должны же депутаты выйти.
Рабочие разместились на мраморной лестнице.
— В некотором царстве, в некотором государстве, — начал Салих…
Рабочие оживились.
— Эй, Хромой, дружище…
— Расскажи, расскажи…
Все подсели ближе. А прямо перед ними, за террасой четырехэтажного дома, устало опускалось солнце…
Забастовка
•
Он напоминал увесистую картофелину. Большая лысая голова, круглое брюхо. Казалось, на свет божий сын хозяина фабрики явился лишь для того, чтобы спать, вдоволь есть и распутничать.
Когда он вошел в столовую для фабричных служащих, навстречу ему, как всегда, бросились управляющий и несколько официантов. Принесли стулья, раздвинули столы, спустили шторы — в окно назойливо лезли лучи слепящего солнца. Сын хозяина фабрики выбрал один из пяти предложенных стульев, опустился на него, облокотился о стол, обхватил мясистыми руками свою толстую физиономию и лениво пробормотал:
— Это… как его? Что-то…
Затем он зевнул во весь рот, с трудом приподнял набрякшие веки, лениво посмотрел на управляющего, готового исполнить любое его приказание.
— Угадай-ка, что угодно моей душе!
По лицу управляющего скользнула принужденная улыбка.
— Ну угадай, что угодно моей душе, — повторил сын хозяина фабрики, — угадаешь — получишь десять тысяч лир, — он выпрямился, потом круглой, похожей на панцирь черепахи спиной навалился на соседний стол. — Давай… отгадывай!