— Проклятие'! — восклицает он.
— Может, у нее горе, — неожиданно раздается в ответ.
Я оглядываюсь и вижу неприметного, небольшого роста человека.
— А что мне до ее горя! — распаляется толстяк.
— Вы, должно быть, подрядчик?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Не «хочешь», а хотите. Вы, я вижу, трубку курите. Разве это не обязывает вас к вежливости?
И сразу будто подул северный ветер, пропала яркая луна, заволновалось море.
Трубка в руках толстяка задрожала.
— Я не подрядчик, а если бы и был им, что из этого? Разве я обязан интересоваться чужим горем? За целый день так набегаешься, что могу я позволить себе роскошь хоть ночью отдохнуть, полюбоваться луной, спокойным морем, помечтать?..
— Можете, но не должны. Может ли быть счастливым среди страдающих тот, у кого есть сердце и совесть?
— Вы, вероятно, идеалист?
— Возможно! По-вашему, это преступление?
— Нет.
— Глупость, не так ли?
Толстяк молча сосал трубку.
Когда маленький человек, заложив руки за спину, направился к плачущей женщине, из трубки снова вылетел клуб дыма. Толстяк воскликнул:
— Подрядчик! Будто подрядчики бездушные или бессовестные люди. Я с такими подрядчиками знаком… Шопена, Листа назубок знают, Менухиным восторгаются, стихи читают и при виде нищеты еще каким сочувствием проникаются. Никогда не забуду, как однажды на заседании совета правления одного благотворительного общества…
— Вы член правления? — спросил я.
— И не одного, а трех, но это неважно, — отрезал он. — Один гражданин, из тех, о которых вот этот субъект говорит с таким презрением, увидев туберкулезного, так разволновался, что даже расплакался.
За мигающие огни реклам, освещавших темный силуэт города, пробежав по небу, упала луна. Я вспомнил небо Чукуровы — края моего детства. То ли небо на Чукурове ближе к людям, то ли люди на Чукурове ближе к небу, только, когда ночью подымаешься спать на плоскую крышу дома, до неба — рукой подать.
Вернулся маленький человек.
— Обещал жениться, обманул, бросил, — сообщил он.
— Девушка? — поинтересовалась трубка.
— Нет, женщина.
— Будто с Марса спустился! Можно подумать, такое не каждый день случается? Странно, что вы не утратили способности интересоваться чужим горем, удивляться, жалеть.
— Представьте, не утратил.
— Ну валяй в том же духе.
— И буду.
— Наверное, пару стаканчиков опрокинул и расхрабрился. Тоже мне герой!
— Герой… А если бы эта женщина была вашей дочерью или женой?
— Не была бы.
— Почему ж «не была бы?».
— Не допустил бы!
— Не следует ли расценивать это явление как наш национальный позор?
Трубка вскочила с места.
— Подстрекать вздумал?
— Не «вздумал», а вздумали.
— Не у тебя ли мне учиться, как разговаривать?
— Не у меня, так у другого, но вам это необходимо!
— Молчи, разговаривать с тобой больше не желаю! — взбешенно воскликнула трубка и удалилась на другой конец катера.
— Дрянь… — пробормотал маленький человек. От него, действительно, пахло араком. — Один: «А мне что?», другой: «А мне какое дело?». Вот и получается: мне что, тебе что, нам что… А потом? Где же патриотизм, любовь к нации… Спекулянт паршивый.
Луна, спокойное море, мерный рокот мотора, огни реклам над темным силуэтом города…
Шухут и его жена
•
Шухут набивал льдом ящик для мороженого, посыпал лед солью и время от времени поглядывал на жену. Она в задумчивости сидела поодаль, ставя бог весть которую по счету заплату на рубашонку своего седьмого сына.
— О чем мечтаешь? — спросил Шухут жену. — Уж не о том ли, как твой сын станет доктором?
— Не я, а ты об этом мечтаешь, — улыбнулась жена.
— Что правда, то правда. Врать не стану… Будет и у нас собственный домик и хорошая одежда. Пойду в лучшее кафе, положу ногу на ногу и стану потягивать кальян. Шутка ли — отец доктора?!
Жена положила шитье на колени, потерла глаза.
— А я иногда вижу сон… — сказала она. — Знаешь особняки врачей на проспекте Абидинпаша?.. Так вот. Живем мы в одном из этих особняков, притом в самом красивом. У дверей висит дощечка… Эту дощечку я каждый день буду чистить и свекровью хорошей буду… внуков сама вынянчу.