А о том, как грешно, как дерзко и как мерзко пред Богом, когда монахи начинают мнить себя годными и способными к несению епископского служения, свидетельствует такой случай, произошедший на Афоне в XIX веке.
В одной пустыннической келье на Святой Горе подвизался монах-грек, выходец из знатного рода. Отказавшись от всех прав своих на славу и почести света, он избрал суровую пустынную жизнь. Нужно полагать, что в монашеских подвигах он был чрезвычайно ревностен и сильно раздразнил беса, который воздвиг против него жесточайшую брань. Когда все попытки злого духа в мысленной брани остались безуспешными, диавол нашел, однако же, слабую сторону в душе монаха и его собственное сердце и разум употребил орудиями к его падению. Бес вскружил голову пустынника мыслями о высоте его подвигов, убедил его разум представлением разнообразия и строгости и множества их и таким образом мало-помалу со временем довел несчастного до такого заблуждения, что он стал желать таинственных видений и очевидных опытов проявления духовного мира. Когда таким образом укоренились в нем глубоко гордость и самомнение, демон стал действовать решительно. Он начал являться пустыннику в виде Ангела и беседовать с ним. Несчастный до того верил словам «ангельским» и собственному своему помыслу, что начал желать служения Церкви в архиерейском сане, которого, по словам «ангела», он давно достоин и к которому предназначен Самим Господом. Значение родных его в свете слишком занимало его воображение, и слава их имени щекотала мысль забывшегося подвижника. Недоставало только случая, который бы мог его вызвать из пустыни в мир… Но у беса за этим дело не станет. Однажды, когда пустынник был слишком занят высоким своим предназначением в будущем и, придумывая средства к достижению своей цели, погрузился в глубокую задумчивость, вдруг кто-то брякнул кольцом на крыльце. Пустынник вздрогнул, перекрестился и, нашептывая молитву, подошел к двери.
– Кто там? – спросил он.
– Такие-то,– отозвались из-за двери,– мы с твоей родины, принесли тебе от родных твоих поклон и еще кое-что. Мы с важным к тебе поручением, позволь войти к тебе и переговорить с тобою, святой отец.
Пустынник отпер дверь, и два незнакомца почтительно приветствовали его.
– Прошу пожаловать,– скромно произнес пустынник, пропуская гостей внутрь.
Незнакомцы вошли. Хозяин усадил их на циновочный диван и сам сел напротив. Вошедшие стали говорить:
– Вот что мы должны сказать тебе, святой отец: ты знаешь, как мы страдаем в подданстве Порты, как угнетены мы, наши семейства, наша вера и самая наша Церковь… Война у турок с Россией кончилась миром, чрезвычайно для нас выгодным, нам теперь даны свобода и возможность жить по-христиански… Но вот беда: у нас, на твоей родине, нет епископа. А без епископа может ли быть Церковь, в силах ли мы управляться сами собой? Кто защитит нас от хищничества турок? Между тем мы знаем твоих родных, знаем и тебя, и твою жизнь, а потому прости нас, что мы тебя без твоего согласия выпросили себе в епископы. Вот на это и турецкий ферман, а при нем и патриаршая грамота… – и посетители вынули бумаги и передали их пустыннику.
– Помилуйте! – возразил пустынник, смиренно потупив глаза, а между тем готовый прыгать от радости.– Мне ли принять жезл пастырского правления, когда я и сам собою не в силах владеть? Мне ли взять на себя бремя апостольского служения, когда я чувствую свои собственные немощи и множество грехов? Нет, чада, отрекаюсь от того, что выше сил моих! К тому же моя пустыня не рай, я дал обет пред Богом – умереть здесь…
– Как хочешь, думай о себе, святой отец,– отвечали незнакомцы,– а глас народа – глас Божий; воля правительства – воля Божия! Ты знаешь, что общественная польза предпочтительнее нашей собственной. А ферман на что? Нет, отец, не отрекайся! Церковь тебя зовет. Если ничто тебя не трогает, ни бедствия народа, ни семейные наши горести, так ужели и нужда Церкви для тебя ничего не значит?
– Когда так,– отвечал наконец пустынник по некотором размышлении,– согласен.
– Итак, отец, поторопись! – заметили гости.– Чем скорее отправимся, тем лучше: невдалеке отсюда, на дороге, нас ждут мулы и провожатые.
Пока пустынник собирался, что-то укладывал в мешок свой, незнакомцы не переставали торопить его. Наконец они стали подниматься от его кельи по тропе, проходящей по краю высокой отвесной скалы. Тяжелая грусть и смутное предчувствие теснили грудь подвижника; он затосковал о разлуке с пустыней. Когда они поднялись на крайний уступ скалы, несчастный не хотел уйти, не взглянувши еще раз на неземные красоты своей строгой пустыни. Все трое они стояли на скале, под ногами их лежала глубокая пропасть. Пустынник был неосторожен, так что при беседе со спутниками подошел к самому краю обрыва… И тут сильный толчок в спину сбросил его, как вихрем сорванный с дерева листок, в самую бездну. Со скал, вслед низверженному, раздался свист, и сатанинский хохот разразился над пустыней.