Жизнь самого деятельного, самого нашумевшего своими «подвигами» героя, будь то полководец, ученый или поэт, спортсмен, «покоритель» космоса или дамских сердец, другой какой «герой», чуть ли не полмира взбудораживший своими громкими деяниями и похождениями, приведший в бурное движение многие умы и сердца,– и эта жизнь, если она не касалась глубин духовных, не разрывала тесных пут мира сего, не обрела истинной свободы духа, осталась лишь жалкой тенью жизни. Это было лишь увлекательное кино, кадры, пробегающие по полотну экрана; убогое подобие жизни,– вернее, пародия на жизнь. Это только искусно сыгранная роль, поза, гримаса, но не жизнь; лишь предсмертная агония, утрата драгоценного шанса обрести жизнь истинную.
Подберем поясняющие образы. Рассмотрим какую-нибудь приятную для глаз картинку – яркую, красочную, тонко выписанную: вот с впечатляющим натурализмом изображено тихое озеро среди невысоких гор, а здесь – густой сосновый бор, начинающийся возле самой воды, чуть правее веселая лужайка вся в цветах, на ней, ближе к лесу, небольшой уютный домик. Напротив дома – небольшой причал в воде с привязанной к нему лодочкой. В общем такая приятная «идиллия», мечта каждого уставшего от суеты двадцатого века обычного горожанина. Все детально прописано на этой картине, пусть она даже огромна по размеру, нет в ней ни малейшего недостатка, но тем не менее это все еще не реальность, это только иллюзия, поскольку она всего лишь на плоскости картины. Ей не хватает еще одного измерения – объема, которое превратило бы ее в действительно существующее пространство. Итак, мы можем только смотреть на этот прекрасный вид гор и озера, можем только воображать, только мечтать об этом чудесном месте, где нам было бы так хорошо пожить, только представлять плеск воды, свежий ветерок, дыхание леса, пение птиц и тому подобное. Однако если бы мы могли каким-то чудесным образом – не мечтательно и не иллюзорно, а действительно – приложить к этой плоской картине третье измерение, дать ей глубину, то она стала бы настоящим жизненным пространством и мы смогли бы гулять по этому лесу, плыть по озеру на той лодочке, удить рыбу, отдыхать в том домике, да и вообще остаться жить до конца дней в этом прекрасном уголке. Это новое измерение дало бы нам область для деятельности, открыло дверь в новый мир, предоставило возможность пользоваться свободой избирать одно, отвергать другое, жить в том мире, который был для нас до сих пор только мечтой, только сладким сном.
Но пусть даже перед нами, вокруг нас есть прекрасный пространственный мир – видимый, вещественный, наполненный всевозможными красотами и благами, но не дано этому миру течение времени: все есть как есть, мы сами видим все это, осознаем, но ничего не можем изменить, взять, потрогать, даже сдвинуться с места. Все застыло в неподвижности, как царство в сказке о спящей принцессе: время стоит и все как бы оцепенело в состоянии абсолютного отсутствия движения. Такой мир был бы тоже вроде застывшей красивой картинки, только объемной: все представляло бы собой только изящные раскрашенные скульптуры. Жизнь опять была бы невозможна в этом мертвом царстве. Но стоило бы только прикоснуться «волшебной палочкой» времени к этому миру, как все ожило бы, расправилось после долгого сна, закружилось в веселом хороводе жизни, побежало, как бежит освободившаяся от льда весной река.
Или вот еще один образ. Мы сидим в купе поезда, который монотонно и лениво ползет по рельсам; однообразно стучат колеса. Влечет он нас в далекий город, где мы должны будем продолжать свою полную скучных забот жизнь. Где-то далеко позади, в том городе, где мы родились и жили, остался «путаный клубок» бессмысленных дел, слов, знакомств, радостей-горестей, много всяких мелочей житейских, а где-то далеко впереди, там, куда везет нас этот поезд, опять ждет нас все то же «фараоново рабство», «плинфоделание», опять та же хлопотливо-суетная возня, нагромождение пустых фраз, дел, знакомств. И вот полусонно, безучастно смотрим мы в запыленное окно, вздрагивая в такт толчкам поезда. Взгляд наш напоминает усталый, затравленный взгляд зверька в клетке зоопарка – взгляд обреченного на вечный плен, на пожизненное заключение. Там, за стеклом, пробегают быстро-быстро кружевные дерева, дальше медленно плывут холмы и леса, села на холмах, где-то сверкнет, отражая небо, гладь озера; вдали неподвижно застыли, почти сливаясь с синевой небес, зубцы высоких гор, и такой простор, такая манящая, зазывающая даль! И так вдруг захочется, чтобы остановился этот скучнейший ритм, это однообразное, сонное болтание в душном купе; захочется открыть двери, выбежать на волю, расправить плечи, глубоко вдохнуть свежий воздух полей, выйти вон на ту дорогу, ведущую к лесу, пройти мимо того вот дальнего озерка, взойти на тот вот далекий холм и мимо крошечной деревеньки – к той вот старенькой церквушке на холме, так мирно, по-родному белеющей на фоне темной зелени. Или посидеть у глади вон той реки, или постоять на мостике, рассматривая жизнь подводного царства, и – жить, жить, позабыв скучную череду дел, забот-хлопот, тягот-сует. Убежать, скрыться от городов-пауков, выпутаться из тины и паутины, засасывающей всего тебя в мутный омут, высасывающей все душевные силы, удушающей все радости и желания сердечные, выпасть из этой страшной машины, в которой ты обречен быть какой-то однообразно вертящейся шестеренкой. Остановить это лишенное жизни вращение конвейера и жить здесь же, сейчас же: дышать, видеть, слышать, радоваться миру Божиему, всему тому, что так неотвратимо убегает от нас за стеклом поезда, мимо чего мы тащимся в этом душном купе в серую шумную страну плинфоделания, подчиняясь мрачному, жесткому закону «надо!».