Но как помочь человеку, который ходит по шатким мосткам, сплетенным из гнилых веток его собственных умозаключений? Сколько ни говори полезных слов, сколько ни цитируй святых отцов – не поверит, будет опять просчитывать и выверять все сам и сам. Часто страдает он оттого, что не умеет правильно, именно просто отнестись к происходящим рядом с ним событиям: все запутывается для него в сложный узел, все мучительно, без начала и без конца. Бредет бедный человек вдоль крайне сложного лабиринта своих логических построений, желает найти хоть какой-нибудь просвет, представить в уме план этих темных коридоров, но выход так и не обретается. Все умственные построения как будто выстраиваются в ясную схему и кажутся вполне соответствующими действительности, но жизнь показывает нечто иное, все опять колеблется, рушится. Не хочет человек понять, что как раз собственный его рассудок изрядно пьян, что с ним не имеет смысла вести серьезную речь, что надо как раз воспротивиться этому образу «внутренней работы», что путь к выходу лежит через отвержение подобного рода «советчика» и «проводника». А с таким «наставником», хотя бы и сто лет прожил человек в монастыре, пользы никакой не получит, всегда будет бродить в недоумении и смущении по одному и тому же лабиринту, будет только казаться ему, что ушел он уже далеко, уже будет предвкушать выход, как обнаружит, что пришел снова туда же, откуда вышел в начале пути.
Может быть, подобные братнему тяжкие искушения – своего рода встряска, необходимая для того, чтобы человек сошел с ложного пути, и здесь уже только такие «сильные» средства могут отрезвить и заставить все начать заново?
Ясно, что выход один: «Господи, имиже веси судьбами спаси мя!». Надо звать, просить, полагаться во всем на Бога, единого Бога – и тебе откроют, выведут на свет. Но, чтобы звать, просить, надо хорошо почувствовать, что сам ты ничем себе помочь не можешь. Если есть хоть малейшая надежда на себя, духовная жизнь начаться не может!
Горькое лекарство
Советовал двум братьям почаще исповедоваться, даже каждый день открывать свои помыслы, поскольку сами они не умеют распознавать уготовляемую врагом кознь и периодически заглатывают то один крючок с приманкой, то другой, вовлекаются в долгую брань и постоянно смущаются, не умеют скоро пресечь смущающие помыслы. Вот попробовали, но получаются большей частью вместо «исповедания помыслов» жалобы, наговоры и явная попытка отстоять и оправдать все эти свои мысленные построения, как вполне законные. Все это продолжалось достаточно долго; наконец стало ясно, что для такого душеполезного делания, как исповедание помыслов, нам надо еще порядочно дорасти. Исповедание помыслов – это не то же, что исповедь грехов перед священником. На исповеди человек именно кается, то есть называет такие свои поступки и мысли, чувства и желания, которые считает греховными и укоризненными, открывает их с чувством сожаления и раскаяния, не сомневается, что эти деяния предосудительны для христианина, и ждет от священника разрешительной молитвы и освобождения совести от тяжести греховной. Здесь священник вполне может не входить в расследование тонкостей и разных сторон того, что исповедуется, поскольку вся сила исповеди в том, с каким чувством раскаяния и сожаления исповедуется грех, здесь чаще всего лучше бывает не мешать исповедующемуся сосредоточиться на внимании к укорам своей совести, постараться не сбивать его наставлениями, поучениями и расследованием, дабы он мог добровольно и чистосердечно принести Богу раскаяние. Не дело священника – «вытягивать» покаяние у исповедующегося строгими вопросами, в момент исповеди он только «свидетель есть, да свидетельствует пред Христом, что речет ему»[86] исповедующийся. (Вопросы в помощь кающемуся должны были бы предлагаться до момента исповеди, когда человек только готовился к таинству: предъявляемые во время исповеди, они делают из нее какой-то допрос, а из священника – следователя.) Собственно, и беседа, духовное наставление, если и полезны в данном случае, то лучше в конце исповеди, дабы не мешать самому Таинству, когда душа стоит пред Богом, сокрушается и жалуется Ему на саму себя.