Одряхлел этот мир
После исповеди братий наконец-то добрался до своей кельи. Вокруг лес. Все окутано густой тьмой; ночь давно уже наступила. Обитель где-то внизу, кругом ни души, и только дождь, дождь. Мой крошечный домик затерялся среди мокрых насквозь кустов и высокой травы, в этих нескончаемых струях дождя, как лодочка, со всех сторон окруженная водой, хлещущей по крыше, по стенам, стучащей в стекла. Но внутри сухо, тепло; тускло, невесело светит керосиновая лампа с закопченным стеклом; в углу с иконами теплится лампада и придает этому маленькому пространству значимость и смысл…
Сижу, изнемогши, слушаю тишину,– вернее, барабанную дробь дождя. Как-то скорбно на сердце, пусто. Все мертво вокруг. Днем, когда смотришь на жизнь нашу монастырскую, внешнюю,– кажется, что-то делается, «кораблик» наш плывет на полных парусах в счастливую даль. Но вот после вечерней такой исповеди, когда отдернется завеса обманчивых внешних дел, пестрой суеты, искусственных слов и жестов, когда обнажится от всех одежд нагота душ, изъязвленных, глубоко изъеденных проказой страстей, так вдруг уныло, как-то безнадежно заноет душа.
Вот еще этот дождь: как будто весь мир разделил на маленькие, одиноко плывущие лодочки; и каждый один на один с этим морем, холодным, страшным, бездонным, один на один с этим мраком душевным, с этой зловещей тьмой, из которой то и дело высовываются какие-то страшные рожи, злобно ухмыляются, грозятся и опять исчезают за пологом ночи.
Придет день и принесет только видимость света, иллюзию бодрой деятельности и плодотворного труда. На самом деле, уже давно глухая, черная мгла окутала мир сей! Как мало уже веры в нас, как мало жизни в нашем духе! Тяжелая какая-то сила всех прижимает долу, как будто гравитация земли усилилась во много раз: все стало невыносимо трудно в отношении к духовному; как будто все силы души придавлены свинцом, нельзя пошевелиться, сделать решительное движение.
Все исповедуют холодность, скуку, полное безвкусие к молитве, даже страх перед всяким деланием духовным, вялость, сонливость, болтливость и шутовство, обжорство, уныние, озлобленность… Все христианское делается нехотя, «из-под палки», просто по расчету некой добропорядочной логики, без души, без радости, как будто выплачивается Богу тягостный оброк. Все испытывают какую-то жесткую сердечную окаменелость, которая никак не желает размягчаться ни от молитвы, ни от чтения, и если иной раз на малое время она как будто снимается с души, то так же скоро опять водворяется на свое обычное место! По-видимому, тот дух отступления, который святые отцы прошлого столетия уже замечали весьма усилившимся, предсказывали его еще большее распространение в мире,– он самый и душит нас все более; это как угарный газ, разъедающий глаза, вползающий в ноздри, сводящий судорогой дыхание и в то же время усыпляющий, обволакивающий сознание каким-то беспорядочным бредом. Все труднее находить глоток свежего воздуха, отталкивать от себя хаотичное нагромождение мыслей, возводить глаза к синеве неба. Как одряхлел этот мир! Уже и молодые, и юные – все как расслабленные старики.
Распутица
Наше время напоминает период страшной распутицы, когда осенью начнут лить дожди: всюду вязкая грязь, все пропитано водой, везде сыро, зябко, неуютно. Всякая деятельность становится затруднительна. Все, что ни начнет делать человек, валится из рук. Кажется и днем, будто вечер уже; в комнатах сумерки, как в затхлой пещере. Настроение вялое, унылое, полусонное… Вот такая у нас теперь погода и в отношении всего духовного. Вода – это грех, это плоть и плотская жизнь, это привязанность к материи, всегда стекающая вниз многозаботливость, власть тяжелого вещества над нашими легкими душами; это греховная сладость, манящая, опьяняющая, обещающая долгий, сладкий сон. Вся эта тленная влага наполнила собою все, всюду ее отравляющее испарение, как какая-то инфекция, как вирус какой-то, заражает собой всех, переходит от человека к человеку при легком прикосновении, при слабом вздохе. Не осталось ни одного свободного места, не зараженного, не пропитанного этой ядовитой сыростью. Постоянно налипает на ноги вязкая грязь греха, всюду его сладко-одурманивающее зловоние! Потому так трудно жить по вере! Приходится постоянно вытягивать глубоко увязающие – по колено – в эту жижу ноги, каждый шаг дается с трудом. В прошлые времена было гораздо суше на земле: не было такой распутицы, такой насыщенности грехом, было тверже, прочнее на земле, можно было найти еще в сторонке сухое место, обойти грязь. Теперь все размокло, раскисло от мокроты соблазна, весь мир как колеблющаяся, коварная болотная трясина.