Потому-то и надо не устремляться сердцем и умом за пределы видимого мира, в «далекую высь», чтобы там докричаться до Бога, но собирать их воедино, сосредоточивая в самой сердцевине нашей жизни, здесь смиренно звать и днем и ночью Того, Кто ближе всех и всего к нам, Кто душе необходимее и вожделеннее всех и всего. Именно для этого взираем смиренно на иконы, чтобы, тут же потупив взор, искать Того, Кто промелькнул тенью,– вернее, блеснул светлым лучом сквозь писанный красками лик: искать Его через глубину своего сердца здесь же, в самой близкой к душе, касающейся ее области духа. Потому обращаемся к святым, просим их помощи, ходатайства, что здесь же – у души – те запертые двери, в которые надо стучать непрестанно, что здесь же надо присидеть запертым вратам в надежде, что стучащему отворят[115] и ходатаи могут исходатайствовать скорейшее их отворение. Но все это здесь же, совсем близко от нашего сердца! Царствие Божие внутрь вас есть[116]; войди в клеть твою и затвори двери и помолись втайне[117]; и Мы приидем и обитель у него сотворим[118]. Как все близко, как рядом,– кажется, только руку протяни и прикоснешься. Как это важно для оживления внутренней жизни – чувство вездеприсутствия Божия. Пожалуй, здесь ключ к внутренней жизни, здесь и дверь в нее.
Таинственное питие
На наши сомнения и страхования, мол, «жизнь в нашей обители духовно не налаживается, монастырь устраивается наружно, но внутренняя жизнь не зачинается», говорят: терпите, лучшего и удобнейшего места для иноческой жизни все равно не найти!
Да, у нас большие удобства и даже многие преимущества перед другими обителями: мы живем, как «птахи Божии», мы свободны, ничем не обременены, можем сами определять образ монастырской жизни, по собственному рвению составлять ее распорядок, никто не вмешивается в это, не навязывает своих понятий и взглядов. Во многом наши условия напоминают ту независимую, свободную обстановку, в какой зарождались самые древние монашеские общины и которая теперь – редкость. Но монашество не «лепится» по собственному вкусу и настроению! Это не «композиция на свободную тему» (какие задавали нам когда-то на уроках живописи)! Это не вольная импровизация на струнах старинного музыкального инструмента, нечаянно оказавшегося в руках современного любителя изысканных переживаний!
Монашество – чудесный напиток, некое таинственное целебное питие, составленное по древнему рецепту, приготовленное святыми людьми, духом коснувшимися вечного. Это питие составлено не только человеческими мудростью, усилием, поиском, но под водительством, покровом благодатной силы Духа Божиего. Это особенный, сокровенный союз, заключенный возревновавшим о Боге человечеством и Самим Творцом, любящим любящих Его[119], щедро одаряющим благодатью желающих приблизиться к Нему с любовью. Этот союз, это обетование, этот священный договор, подробно «оговоренный» с обеих сторон, невозможно составлять вновь, самочинно изобретая новые условия для сего сближения с Творцом. Это питие никто не может приготовить сам, и его можно только благоговейно почерпывать и пить, но брать его надо там, где оно уже есть, есть на самом деле, а не мечтательно, у того, кто сам его почерпнул у прежних отцов. Не научиться монашеству только из книг, не найти его и в старом заброшенном монастыре, где только руины, намоленные стены, где все напоминает о тех, кто пил это питие, «пьянел» им, делался «буиим» для мира сего и, едва касаясь земли, все помышления сердечные имел горе. Один раз прикоснуться и вкусить ценнее, чем тысячу раз слышать и сто – видеть. Необходим урок, живое общение с истинными монахами, живая цепь; необходимо вплестись в нее, накрепко сомкнуться с последними звеньями, обвить их любовью, доверием, послушанием! Только тогда можно зажечь от древнего светильника и свою лампаду, засветиться тем же благодатным огнем. Самодеятельность здесь подобна чуждому огню, который Надав и Авиуд, сыны Аароновы, принесли пред Господа, огню чуждому, который Он не велел им приносить: и вышел огонь от Господа и сжег их, и умерли они[120].