— А почему мы продолжаем говорить о галерах, когда таковых более не существует? — спросил Бурдо.
— Да будет вам известно, — назидательным тоном объяснил Семакгюс, — что королевские галеры прекратили свое существование в 1749 году, после смерти своего последнего главнокомандующего. Тысячи узников в Тулоне, Бресте и Рошфоре перешли под начало Морского министерства…
— Но галер более нет, остались только праздные узники!
— Вы не правы! Неужели вы думаете, что кому-то могло прийти в голову лишить государство рабской рабочей силы? Когда в 1755 году я был в Бресте[46], каторжники занимались строительными работами по обустройству порта. Кирками и мотыгами они разрушали скалистые берега реки Пенфельд, копали землю, вывозили камни и ил, откачивали воду, забивали сваи, строили фортификационные сооружения и пороховые склады, выполняли тяжелейшие земляные работы.
— Что ж, давайте зайдем с этой стороны.
— Пока мы будем добывать сведения, человек с улицы Пуарье снова ускользнет от нас! — воскликнул Бурдо. — Словно мы ищем иголку в стоге сена!
— Положимся на случай. Помните, как недавно мы случайно обнаружили в желудке жертвы остатки ананаса[47], оказавшиеся главной уликой? Я очень верю в случай, хотя его неведомая сила превосходит наше понимание.
Бурдо усмехнулся, но так, чтобы Николя не увидел его усмешки.
— Итак, я беру на себя Морское министерство и Ост-индскую компанию. Бурдо отправится к нотариусу.
— А ваш Камине? — неожиданно спросил Семакгюс. — По-прежнему ничего? Ни одного нового трупа для вскрытия?
— Мы распространили его описание. Трупы, выловленные в реке, тщательно осматривают, равно как и тела, найденные в окрестностях города.
— Хорошо. Я продолжу поиски нашего изворотливого ядовитого убийцы среди своих ученых собратьев из Королевского ботанического сада.
Когда они расстались, ночь уже вступила в свои права. Сидя в карете, Николя нажал кнопку звонка часов с репетицией, и те пробили семь. Посмотрев на циферблат, он обнаружил, что стрелки опаздывают на пятнадцать минут. Усталость, сотканная из голода и желания выспаться, давила на него всей своей неподъемной тяжестью. Однако стоило ему подумать, что дома его ждет семейный ужин в обществе сына и Ноблекура, как усталость сменилась радостью. Но мысль об Эме д’Арране сжала ему сердце. Девушка упорно не давала о себе знать. Он попытался отогнать тревожные мысли и — хотя он и не желал признаваться в этом — ревнивый страх, вызванный ее молчанием. Призрак госпожи де Ластерье вновь возник между ним и его очаровательной возлюбленной, продолжая держать его в напряжении.
Перед домом Ноблекура он увидел роскошный экипаж и узнал гербы маршала Ришелье: маршал приехал навестить старого друга. Значит, надежда на спокойный вечер откладывалась. Войдя во двор и бросив взгляд в сторону погруженной во мрак булочной мэтра Мурю, ему стало грустно. Интересно, когда во двор вновь вернется аромат горячего хлеба, к которому, оказывается, он успел привыкнуть настолько, что теперь чувствовал себя обделенным. Жизнь дарила и отбирала. Мгновения счастья складывались в минуты и часы, но он замечал их, только когда они исчезали. Среди взрывов смеха, доносившихся с кухни, он узнал смех Луи, и вошел потихоньку, чтобы не нарушить всеобщее веселье. Размахивая половником, Катрина рассказывала что-то ужасно интересное, так что даже Пуатвен прекратил водить щеткой по башмаку. У Марион от смеха на глазах выступили слезы, и она вытирала их кончиком передника. Луи, верхом на стуле, сотрясался от хохота. Сирюс, радостно тявкая, размахивал в такт хвостом. И только устроившаяся на подоконнике Мушетта бесстрастно и презрительно взирала на непонятные содрогания человеческих существ.
— Так вот, — продолжала Катрина, — я этому индюку каждое утро кошачий концерт устраивала, чтопы божрать бригласить. И вот настал день, когда я ему польше ничего не давала, а к вечеру и вовсе бринялась гонять его бо всему бтичьему двору, чтоп он бобегал.
Присев на корточки, она изобразила бегущего индюка, вызвав очередной взрыв хохота благодарных слушателей.
— Но, боже мой, к чему такие сложности? — давясь от смеха, спросила Марион.
— Чтопы довести его до отчаяния и набугать до болусмерти. Когда он зовсем очумеет и берепугается, его хватают, накидывают на шею петлю, зловно брестубнику, и заставляют броглотить болстакана уксуса с золью и имбирем. Ну, тут он лапы и отпрасывает! А как пьется при этом! Но куда ж ему, петняге, теваться! Его душат и на бару тней оставляют висеть на крюке. Затем его ощипывают, потрошат, ошпаривают, промывают холодной водой, натирают золью, перцем и имбирем, шпигуют салом, добавляют корицу, рыльца гвоздики и — давай, давай! — на фертел![48]
46
Автор благодарит Филиппа Жарну за его труд «Survivre au bagne de Brest» («Выжить на каторге в Бресте»), 2003, откуда он почерпнул свои сведения по данному вопросу.
48
Автор вычитал этот рецепт из книги: Charles Gerard. «L’Ancienne Alsace a table», 1877 (Шарль Жерар. «О том, как в старину ели в Эльзасе»).