Шейх Джами сказал про любовь…
Ты познал первые плоды печали, Мушфики. Люди затоптали твои яблоки. Возьми кальян — и все затянется святым дымом-маревом… Возьми кальян, сынок!.. О Аллах, ты знаешь: я не верил в желтый дым, пока мне не попался тот баран… тот баран… баран-красавец! У него был курдюк круглый, как медный таз, в котором усопшая моя жена, оя Кумри-ханум, варила айвовое варенье… А ноги у него были, как у ахалтекинского жеребца… Это был баран-красавец! И я собственными руками зарезал его… это чудо природы, это божье чудо!.. Этого барана баранов!.. И он пошел на шашлык!.. С того дня этот баран стал мне сниться, он являлся мне на дальних смеркающихся пастбищах, у призрачных, одиноких, холодных костров… Я зарезал тысячи баранов, но такого красавца не видел… Не видел!.. Так мне явилась совершенная красота! Так мне явился Ангел Жизни в образе барана, ведь я чабан… В образе барана, которого я зарезал… В те дни я впервые вкусил дым кальяна… Я искал того барана в желтом, ползучем, обволакивающем, дурном дыму… И он являлся мне, и глаза у него были текучие, печальные, туманные, как у моей умирающей Кумри, твоей матери… И я поверил в переселенье душ, как древние дервиши-суфии-арифы…
Чабан чабан пастух пастух сотронь сотронь ножом курдючного
гиссарского барана у полдневного арыка травянистого мучительного
илистого глинистого
Сотронь курдючного барана у арыка мшистого душистого
полуденного мглистого
Сотронь сребрительным смирительным ножом сотронь дремливое
баранье горло упоительное
Сотронь нарушь густым ножам полуденное горло уморительное
длительное
Сотронь и выпусти в арыки крови вьющиеся кроткие невинные
безвинные нагие
И выпусти курчавые кудрявые младые крови ярые да алые
во потемневшие арыки загустевшие медлительно
И выпусти младые крови длинные извивные змеиные рубиновые
крови длинные ой длинные ой краткие ой чистые уж
глиняные глиняные в смолкнувших арыках
Или струятся густо илы? или роятся рыбьи икры? или текут бредут
сбираясь мутны темны живы глины?
Вышли!
И просветлели преходящие бесследные арыки
И просветлели преходящие бесследные арыки
А унесли а уносили облако излитое пролитое а уносили марево живое
уносили уносили уносили
А уносили облако плывучее певучее живучее излитое излитое излитое
А уносили облако излитое
Забытое? забытое? забытое? забытое? полузабытое? полуразмытое?
навек навек разлитое размытое?
Чабан пастух у прерванного у раскрытого у горла вытекшего суетно
молился суетно молился о молился о молился горестно молился
Молился отирая осушая нож о травы липкие молился упадая
со ножом молился о молился
Ля илляга иль Алагу Мухаммад Расуль Улла
Ля илляга иль Алагу Мухаммад Расуль Улла
Молился пастух убийца
Я был убийца… Я убил чудо-барана с глазами Кумри… Аллах, прости мне! Вчера ночью, сынок, мне явился загробный Ангел Азраил. Он сказал мне: Саид, арба твоей жизни рассохлась, распалась, стала… отлетевшие одинокие ее истертые колеса покатились в дорожную, глубокую, летучую, рыхлую, золотую пыль и там оттрепетали, затихли… как крылья осенней поздней полевой бабочки… Пойдем, чабан Саид… Я ведь тоже Чабан… Я Чабан чабанов… Я Чабан ночи… Я Чабан усопших, Чабан мертвых… Чабан тысячелетних чинар… Пойдем, старый Саид… Возьми с собой свой кальян… Ты будешь Чабаном мертвых… Мертвых так легко пасти — они никуда не разбегаются… Я сказал Азраилу, что не хочу быть чабаном мертвых, а хочу быть чабаном земных чинар…
Мушфики, этой ночью я пропел свою последнюю касыду «Чабан и Ангел». Слушай — я спою тебе ее напоследок…
И ангел ночи был чабан разливчатых чинар
И ангел ночи был чабан разливчатых разливчатых чинар чинар
чинар И Ангел Ночи Ангел Азьи был чабан чинар чинар растущих
пьющих в хладных родниках
И Ангел Ночи был Чабан чинар
И летал
И у залива пил у водопоя родниковых серных духовитых коз
полунощных плескал плескал плескал искал
И белое березовое осиянное нездешнее перо перо на утреннем
песке зернистом оставлял ронял ронял ронял терял
А утром шел чабан курдючных ройных слипшихся тоскующих
святых святых отар отар отар
И набредал на осиянное перо и поднимал и упадал молился
у святого родника
Аллах чего я только смертный пастырь смертных изливающих
слепые семена земных земных отар отар отар
Аллах Аллах чего я не чабан небес чабан летуч чабан
разливчатых нощных раздумчивых чинар чинар чинар чинар
Чего я не чабан всевечных веющих во небеса всевечпые чинар
чинар чинар
Чего я не чабан чинар Чабан Аллаховых Чинар
Чего я не чабан
И плакал смертно в чаще вещих многодумных набегающих чинар
Голос у отца был далекий, хриплый, гортанный… Последний голос… Отлетевшие, истертые, одинокие колеса его арбы покатились в дорожную, глубокую, рыхлую, золотую пыль и там оттрепетали, затихли, как крылья осенней поздней полевой бабочки…
— Сынок, дальний, сирота, прости меня, прости, но у Ангела Азраила те же глаза… того барана… той, умирающей Кумри… Прости, сынок… Ах, густ дым, как осенний, сырой костер палых листьев в урюковых садах родной Чептуры… Он ест глаза… ест душу… Ах, густ дым… сладок!.. Прощай, Мушфики. Прощай…
Дым!
Отец уже спал на айване, крепко сжав зубами кальян. Он умер.
С кальяном во рту. Навсегда ушел в дым забвенья.
Кишлачный мулла Ибрагим-ходжа отказался его хоронить как правоверного мусульманина.
Ибрагим-ходжа сказал: чабан Саид жил и умер, как кафир, как неверный. Он не признавал Великой Книги, а чтил только курящийся кальян забвенья. Коран говорит: для того, кто хочет возделывать поле будущей жизни, мы расширим его. А тот, кто желает возделывать поле мира сего — также его получит, но не будет иметь доли в ином мире.
Чабан Саид искал рай на земле, он забыл об иных вечноцветущих райских садах, и нет ему доли в ином мире!
— О высокочтимый господин Ибрагим-ходжа! Помилуйте усопшего. Ведь он пас и ваших баранов. Оберегал их от голода и волков в холодных горных лугах. Одинокий скитался со стадами по дальним глухим тропам и пустынным пастбищам. Будьте щедрым. Свершите над мертвым древний обряд погребенья, ведь Аллах говорит о безбрежной доброте и всепрощенье. Помилуйте хранителя преходящих овечьих стад, о высокодумный хранитель нетленных божественных истин! Помилуйте… — Мушфики на коленях стоял перед муллой Ибрагимом-ходжой на протертых пыльных кошмах глинобитной кишлачной мечети. По кошмам летала, витала, вилась жирная, жемчужная, тучная моль. Кошмы были в клочья изъедены ею. Ибрагим-ходжа поглядел с возвышения-минбара на кроткого, коленопреклоненного отрока и сказал, улыбчиво, сыто икнув: милость Аллаха не бесконечна. Аллах говорит: горе тем, сердца которых очерствели и закрылись для всякого воспоминания о Господе! они в явном заблуждении. А имеющие страх божий чувствуют при чтении Корана, как натягивается кожа их и сжимается на теле!.. А кожа чабана Саида пожелтела и высохла от сладкого дыма терьяка. Потому мы не будем читать святые суры над его неправедным телом, мой мальчик, мой сиротка Мушфики…