Впервые с тех пор, что я знал его, он пригласил меня провести с ним большую часть дня в его личных апартаментах.
Далай Лама развернул мантию и снова уютно обмотал ее вокруг спины и живота. Положил четки на колени, подоткнул одежду под ноги и передвинул сползшие на запястье часы вверх. Выпрямил спину, качнулся вперед и снова выпрямился. Он был готов начать медитацию.
Мне пришло в голову, что Далай Лама не слишком отличается от тех отшельников, которых я видел в Тибете. Отшельники уединялись в маленьких пещерках высоко в Гималаях, еду им приносили преданные служители. Их единственной заботой были занятия духовной практикой. Сидя на полу, на подушке размером в квадратный метр, Далай Лама пребывал в своем персональном убежище, хотя и снабженном всем необходимым. Его личное пространство, ограниченное простым столом и низким деревянным шкафчиком, на котором стоял поднос для корреспонденции, было размером не больше телефонной будки.
Далай Лама погрузился в глубокую медитацию за минуту или две. Его глаза были закрыты. Руки лежали на коленях, пальцы ритмично перебирали четки. Медитация продолжалась, и голова его все ниже клонилась к груди. Время от времени я видел, как от быстрых движений глазных яблок вздрагивают мешковатые веки.
Прошел час. Не прерывая медитации, Далай Лама потянулся к шкафчику и включил коротковолновый приемник «Сони». Четыре знакомых гудка, и международная редакция «Би-би-си» вышла в эфир. Было 6:30 в Дхарамсале — час дня по Гринвичу. Главная новость — историческая встреча Ариэля Шарона, премьер-министра Израиля, с его палестинским коллегой Махмудом Аббасом. «Они встретились в Иерусалиме, чтобы обсудить поддержанный американцами план мирного урегулирования, известный как «Дорожная карта», — объявила женщина-диктор, и в комнате для медитаций ее голос отражался от стен и усиливался. — Встреча прошла в надежно охраняемом ведомстве Шарона, ее главная тема — безопасность».
Далай Лама не выказывал ни малейших признаков того, что он слушает. Но его тело казалось необычно напряженным. Он сложил ладони вместе и придавил большими пальцами нос. Вся поза выражала активную сосредоточенность. Создавалось впечатление, что, упершись лицом в ладони, он может усилием воли достигнуть нового уровня осознания.
Продолжая медитировать, он потянулся за солнцезащитными очками — солнце поднялось над Дхауладарским хребтом и яркий утренний свет щедро залил комнату. Потом пробормотал несколько коротких отрывков молитвы и выключил приемник.
Поднявшись, Далай Лама прошел в гостиную — огромное помещение, с трех сторон — окна, от пола до потолка. Эта комната занимает едва ли не половину второго этажа. Растущие вокруг здания огромные пурпурные бугенвиллии несколько смягчали яркий утренний свет, бьющий в окна. Далай Лама прошел в дальний угол комнаты, сел на подушку возле низкого столика, заваленного фолиантами — буддистскими священными текстами.
Рядом стоял тренажер — «бегущая дорожка» последней модели, подарок немецкого почитателя Далай Ламы. Перед нею — деревянная статуэтка Будды — ствол какого-то дерева причудливой формы, только слегка тронутый резцом художника. Я сразу узнал это изображение. Это был подарок тайваньского президента Чен Шуи-биана; я присутствовал, когда его вручали главе Тибета. Я представил Далай Ламу на «бегущей дорожке», сосредоточившегося на Будде, как другие во время занятий физкультурой утыкаются в свои любимые телевизионные шоу.
Читая, Далай Лама иногда делает заметки. Минут через двадцать он поднялся и направился к креслу в другой стороне комнаты. Я последовал за ним, примостился рядом на стуле с прямой спинкой.
— Иногда случаются странные вещи, — внезапно обратился ко мне Далай Лама. — Пятьдесят восьмой год. Лето. На троне Будды в Лхасском храме материализовались драгоценные реликвии. Мне сообщили об этом, а некоторые из этих реликвий прислали в мой летний дворец. Я засомневался: не знал, правда это или нет. Монах-смотритель того Лхасского храма... Старый, толстый; казался сомнительным типом. Мы всегда посмеивались над ним. Так что я был настроен скептически. И послал официального представителя. Он положил белый шарф на трон, где появились реликвии, и наложил печать. Через несколько дней приехал я. Сорвал печать. О! — а там, в расселине, на троне Будды — множество реликвий. Я решил, что это знак; что-то вроде прощального подарка. И вот пятьдесят девятый, март, — и мы уходим. Странно, правда?