В памяти всплыли похороны дяди Альберта. Рыдающая мать, холодное кладбище, мрачная процессия. Саша несет алую бархатную подушечку с орденами – Альберт был добровольцем в Чернобыле, пожарным. Чернобыль его и убил. Он умер в пятьдесят два от рака щитовидной железы.
Саша знала дядю Альберта пять лет. И любила его, возможно, больше, чем папу. Папа появлялся на выходных, дядя Альберт всегда был с ними, поддержка и опора. Идеальный отчим с неидеальным здоровьем.
Он подтягивал ее по английскому и математике, научил водить автомобиль и сплавляться по реке на байдарке. Никогда не ябедничал маме и дал несколько важных советов, когда она разошлась с Лешей.
Такой большой и сильный, он скончался в облезлой палате онкобольницы и в гробу лежал худой, желтый, не похожий на себя.
Поп вонял ладаном, с изголовья гроба смотрел высокомерный и неприятный святой, и хотелось столкнуть икону.
Она боялась, что табуретки не выдержат веса, гроб повалится на асфальт. Что Альберту жмут туфли, в которые его нарядили, потому что при жизни он носил только кроссовки. Боялась, что бабушка Зоя упадет в могилу. Как она кричала, заламывая руки: «Сыночек, сыночек».
– Там же темно, – всхлипнула мама. Тук-тук-тук – заколотили крышку.
Вокруг покойника уже роились стервятники. Родственники, которых ни Саша, ни мама ни разу не видели. Гильдеревы: пучеглазая ведьма, двоюродная сестра Альберта. Ее сынки и муж-палестинец, ни бельмеса по-русски.
Мама и дядя Альберт не были расписаны.
Почему-то, черт бы их побрал, они не зарегистрировали официально брак.
И мама была просто сожительницей.
Такое мерзкое, гадское слово. Со-жи-тель-ница.
Так шипит змея, такое цедит толпа вслед опороченной женщине, и тычет пальцами, и швыряет камнями.
А женщина стоит на помосте горделиво (засунула бы ты свою гордость), как в «Алой букве» Натаниэля Готорна.
– Забирай девку, и драпайте отсюда подобру-поздорову.
Маме пришлось схватить Сашу, чтобы та не выцарапала ведьме глаза. Черные выпученные зенки. И чтобы не скормила их пухлощеким близнецам.
– Плохо, плохо! – бубнил палестинец.
Разговор состоялся у здания суда. Мама просила Сашу не разговаривать с Гильдеревыми, но ведьма бросила в спину: «Угробили брата моего, теперь хотите дом отжать?»
Саша захлебнулась злостью. Розовой дымкой заволокло взор. Она ринулась на ведьму, та усмехалась.
– Как вы смеете?
– У-у, – издевательски тянула Гильдерева, – вы поглядите на нее! Шавка малолетняя!
– Да как вас земля носит? – Саша не замечала горячих слез.
– Со взрослыми разговаривать научись, хамка!
Мама тащила к себе, увещевала.
«Ну что? – спрашивала Гильдерева немо. – Что ты мне сделаешь?»
Ничего…
Мама пять лет ухаживала за тяжело больной бабушкой Зоей, была ей сиделкой и медсестрой. Ведьма ни разу не соблаговолила хотя бы по телефону поинтересоваться самочувствием родной тетки.
Бабушка Зоя умерла на девятый день после смерти сына. Умерла при Саше: задышала хрипло, всхрапнула и словно оплыла. Буднично, прозаично. Ее, как ветошь, вынесли из дома санитары: щуплое тельце в гамаке простыни.
Вторые похороны. Быстрее, проще. Наверное, к такому можно привыкнуть.
Бабушка Зоя не оставила завещания.
На суде «ваша честь» откровенно зевал и почесывал красные глаза. Адвокат сказал, что Алексиным повезло. Им хотя бы заплатили треть от стоимости жилья. Треть, на которую ты купишь либо конуру либо квартиру в поле.
И в дом въехали Гильдеревы, будь они прокляты.
Все это: похоронные ритуалы, черный венчик на лбу, омовение и ладанки – пронеслось в голове Саши при виде шуточной могилы.
Девочка, придерживая двумя пальчиками, медленно тащила к ямке гроб. Он был сделан из разрезанной пополам морковки, выдолбленной, как лодочка. В морковке, брюшком вверх, покоилась дохлая муха.
– Раба божьего, – сказал мальчик. – Бр-бр-бр, раба божьего.
«Он ее отпевает», – догадалась Саша и поежилась. Жутковатый сорокоуст для мертвого насекомого.
Муха в гробу ворочалась с бока на бок.
– Странные у вас забавы, – сказала Саша.
Девочка сердито цыкнула.
– Раба божьего, бр-бр-бр…
Морковный гроб опустился в ямку.
На Радоницу Саша навещала кладбище, и ее ужаснула просевшая могильная насыпь. Там, внизу, провалилась крышка домовины, и грунт засыпал дядю Альберта, его сомкнутые веки, его впавший рот, и черный костюм в полоску, и дурацкие туфли…