Старушка умолкла и села, растерянно оглядываясь на остальных в поисках поддержки.
А в зале опять зашумели. На этот раз порядок толстяк навёл гораздо быстрее.
– Слово предоставляется товарищу Ломакиной.
К трибуне поднялась долговязая девица. Она была бы даже красивой, если бы не выражение лица. Казалось, её сейчас вытошнит прямо на эту злополучную трибуну. Судя по тому, как дёрнулась Машенька, я понял, что это и есть подруга Таня.
– Как давно Сазонова вступила в порочащую связь с Бубновым? – задал вопрос толстопузый. – Расскажите нам всё, что вам об этом известно.
– Сразу, как только поступила в аспирантуру, – поджав губы, сказала Таня. – Сама по себе Сазонова, как химик, слабая и написать диссертацию так быстро не смогла бы. Жа и вообще самостоятельно не смогла бы. Поэтому она соблазняла нашего научного руководителя, чтобы защититься досрочно.
По залу прошелестел вздох. Толстопузый предупредительно постучал карандашиком по графину.
– Он ей даже место младшего научного сотрудника дал, хотя она и не имеет ещё кандидатской степени, – наябедничала Ломакина и посмотрела на всех ясными невинными глазами.
Машенька, которая сидела возле меня, чуть не подпрыгнула после этих слов, я еле удержал её.
– Тихо, – шепнул я ей. – Ещё не время.
– Мы с Сазоновой вместе поступили в аспирантуру, в один день, – продолжала искать правду Ломакина, – и ей сразу дали мэ-нэ-эса, а я так и работаю лаборантом. И другие аспиранты тоже: Якимов, Григорьев, Шамрова, Зуев и Рахимов. Хотя Шамрова и Рахимов пришли на два года раньше. А всё ещё лаборантами работают.
В зале поднялся такой шум, что ни стучание по графинчику с водой, ни призывы к тишине не помогали. Толстопузый пытался унять народ, но не получалось. Все кричали, доказывали и возмущались одновременно. И ничего понять нельзя было.
– Вот мразь, – сказала Машенька и с ненавистью посмотрела на лучшую подругу, уже бывшую.
Та как раз в это время посмотрела на Машеньку и в её взгляде промелькнуло такое злобное торжество, что у меня аж холодок по позвоночнику прошел. Мда, это она ещё такая юная, тоже где-то под тридцатник ей. А что с нею будет в пятьдесят, когда она пообтешется и наберётся опыта? Страшно даже подумать.
– Товарищи, кто желает высказаться по этому поводу? – спросил толстопузый и с затаённой угрозой сказал, – и давайте не шуметь и говорить по очереди. А кто будет нарушать дисциплину, сейчас Ольга Михайловна быстренько на списочек всех запишет и завтра Ивану Ивановичу мы передадим. И эти товарищи останутся без квартальной премии. И не говорите потом, что я не предупреждал.
В зале мгновенно застыла звонкая тишина. Лишь было слышно, как сзади сопит одышливый толстяк. Надеюсь, за громкое сопение его не лишат квартальной премии.
– Так есть желающие выступить? – опять задал вопрос толстопузый.
Старушка подскочила и воскликнула, вытягивая руку, высоко вперёд:
– А можно я скажу?
– Вас, Зинаида Валерьяновна, мы уже слушали, – недовольно поморщился толстяк.
– Где это вы меня слушали? – возмутилась она, – посмотрите в свой протокол! Я надеюсь, вы его правильно ведёте?! В разделе «были заданы вопросы и выступили» меня нету!
– Говорите, – с неохотой протянул толстопузый.
Старушка юрко выскочила к трибуне и затараторила:
– Товарищи! Я знаю Модеста Фёдоровича всю его профессиональную жизнь. Ещё с аспиранта его прекрасно помню. И я вам скажу – нет человека более порядочного, чем он. И жену его, Надежду Петровну тоже знаю. Я всю семью их хорошо знаю, мы с покойным Петром Яковлевичем…
– Зинаида Валерьяновна, – рявкнул толстопузый, – давайте ближе к делу. Ваши воспоминания, конечно, очень интересны, но мы здесь собрались по другому поводу.
По залу прошелестели смешки.
Старушка после такой отповеди гневно вспыхнула и едко сказала:
– Валентин Альфредович, мы тоже прекрасно знаем, что вы – друг Попова. И знаем, к чему вы всё это ведёте…
В первом ряду справа подскочил похожий на колобок мужичок, лет за пятьдесят и возмущённо закричал:
– Я бы попросил без ваших инсинуаций, Зинаида Валерьяновна!
– Вы хотите сказать, что я не права, Виктор Семёнович? – закричала старушка.