Толстопузый побагровел и заорал тоже:
– Зинаида Валерьяновна! Извольте сесть на своё место! А не то я приму меры и выведу вас из зала!
Старушка дёрнулась, как от оплеухи, и, чеканя шаг, с ровной спиной, вернулась на своё место. Так как мы с Машенькой сидели на первом ряду слева, то мне было прекрасно видно, как дрожат её губы и сколько усилий она прилагает, чтобы не разрыдаться.
– Кто ещё желает сказать по этому вопросу? – спросил толстопузый (я проникся к нему таким неуважением, что заставить себя называть его Валентином Альфредовичем не мог даже мысленно).
– Я желаю! – поднял руку какой-то невзрачный парень.
Он дождался, когда толстопузый ему кивнул, прошел за трибуну и сказал:
– Я считаю, что Сазонова позорит наш коллектив. И ей не место в нашем институте! От имени нашей комсомольской ячейки вношу предложение исключить Сазонову из аспирантуры и не позволить защищаться в нашем спецсовете!
– А по поводу рабочего места, что думает комсомол? – деловито спросил толстопузый.
– Журавлёва из декрета выходит, если не ошибаюсь, через полгода, – развёл руками комсорг, – до этого времени Сазонова не защититься. Она вообще теперь не защититься. Соответственно работу она сама потеряет.
– Понятно. Спасибо! – поблагодарил комсорга толстопузый. – Ещё кто хочет выступить? Давайте активнее, товарищи.
Потом пытался сказать своё слово какой-то дедуля, но его, как и Зинаиду Валерьяновну быстро затюкали и заткнули. Потом говорили ещё пару человек, но столь невнятно, «для галочки», что и упоминать незачем.
– Слово даётся Сазоновой, – провозгласил толстопузый и ехидно посмотрел в нашу сторону.
Маша чуть сжала мою руку, встала и решительно вышла к трибуне:
– Всё что здесь сказано, – звонким от напряжения голосом сказала она в полной тишине, – всё перекручено и искажено. Я не буду говорить, кому и зачем это надо. Но скажу вам так, товарищи. Моя совесть и душа чиста! Ничего предосудительного и порочащего честь института я не сделала. И Модест Фёдорович тоже!
С этими словами она развернулась и вернулась на место.
– Молодец! – тихо сказал ей я.
Она чуть улыбнулась, совсем краешком губ. Но уже хорошо, что она не паникует, а держится.
– В таком случае, считаю обсуждения законченными, – заявил толстопузый, – сейчас из вашего числа мы изберём счётную комиссию и будем голосовать за исключение Сазоновой. Голосование открытое. Я подчёркиваю это. Поэтому мы всем коллективом увидим, пофамильно, кто потакает безнравственности и разврату.
Вот гад! По сути это не завуалированное давление на общественное мнение.
– Одну минуту! – я встал с места и громко сказал, – не всем ещё дали слово! Я ещё не выступил!
– А вы собственно кто такой? – мазнул по мне пренебрежительным взглядом толстопузый, и с возмущённым видом обратился к залу, – кто пустил сюда посторонних?
Но мне на его возмущение было чихать. Я уже шел к трибуне.
– Позвольте представиться, – громко сказал я, – Бубнов Иммануил Модестович!
На зал моментально рухнула оглушительная тишина. С задних рядов тянули шеи, чтобы лучше меня рассмотреть.
А я продолжил:
– Сейчас идёт обсуждение ситуации, которая напрямую связана с моей семьёй. Жаль, что для этого вы выбрали время, когда Модест Фёдорович в отъезде и не может сказать в свою защиту и в защиту аспирантки ни слова. Поэтому возьму эту функцию на себя. Ведь согласно регламенту, семью опрашивать вы тоже собрались. Так почему бы не сделать это здесь и сейчас?
И для аргументации я обезоруживающе улыбнулся и развёл руками.
– У нас не планировалось опрос всей семьи Бубнова, – моментально влез толстопузый, – кроме того, мы планировали поговорить только с Надеждой Петровной.
– Считайте, что я уполномочен нею, – опять улыбнулся я и спросил зрителей, – вы же не возражаете, товарищи? Позволите мне, как сыну, сказать пару слов тоже?
– Говорите! – закричала со своего места Зинаида Валерьяновна.
Её возглас подхватило ещё несколько человек, но поддержка оказалась вяленькой.
Мда, не только у Раневской проблемы с нетворкингом. Придётся с Мулиным отчимом поработать тоже. Иначе, я смотрю, он тут надолго не задержится. И научные регалии ему не помогут.
Но пауза затянулась, поэтому я сказал:
– Товарищи! Что мы сейчас обсуждаем? Я не совсем понял. В чём суть вопроса? Что Модест Фёдорович симпатизирует такой красивой и умной аспирантке?
Все взгляды моментально скрестились на Машеньке. Она вспыхнула, но спину держала ровно.
А я продолжил: