Ломакина взвилась:
– Можно потише?! – заверещала она, хватаясь за голову.
Маша не ответила и принялась складывать всё в сумку. При этом нервное напряжение дало знать и её руки заметно подрагивали. И конечно же она уронила расчёску, и та со стуком упала на пол.
– Ты совсем ненормальная? – вызверилась Ломакина, – я же просила потише!
Маша покраснела и, я понял, что пора вмешаться.
И не хотел сперва. Думал, что придём, Маша соберёт барахло, и мы уйдём. А отчим Мулин вернётся – пусть сам разбирается. Но барышня сейчас явно нарывалась. И буквально за пару минут достала меня капитально. Поэтому я сказал, не обращаясь конкретно ни к кому:
– Я вот не понимаю, почему некоторые люди внезапно совершают подлость?
– Ты на что намекаешь?! – взвизгнула Ломакина.
– Я не намекаю, – ответил я, – интересуюсь. Вот, кстати, ты и ответь, Ломакина. Когда ты обгадила подругу перед всем коллективом, обгадила своего научного руководителя, ты на что надеялась?
От неожиданности Ломакина икнула и не нашлась, что сказать. Да и Маша застыла с какой-то блузкой в руках.
Я нарочно обращался к ней на «ты», так как она назвала меня на «ты» первой. Не люблю хамства.
– Попов использовал тебя в своих интересах, Ломакина. Твоими руками он попытался отомстить Модесту Фёдоровичу. И Попову фиолетово – получится или нет. От этого у него ничего не изменится. Они и дальше будут собачиться на учёных советах. Тем более тот толстопузый его друг, как я понимаю.
– Это Валентин Альфредович, – пискнула Маша.
– Да мне всё равно, – отмахнулся я, – мне интересно, что у человека в голове?
Я кивнул на Ломакину.
– Да, были у тебя некоторые неприятности. С диссертацией не успевала, шеф ворчал. Но это всё такие мелочи. Ну, защитилась бы ты не в этом году, а в следующем. Или вообще через год. Но всё равно ты рано или поздно защитилась бы. А если не защитилась бы, то осталась просто кем-то там работать. Ну, не думаю, что он бы выгнал тебя на улицу. А теперь? А теперь мало того, что ты, считай, потеряла и место работы, и в общаге тебя не оставят, так ещё и репутация в научных кругах у тебя теперь такая, что с тобой вообще никто связываться не захочет. И мне интересно – чем ты думала, когда шла на эту подлость?
Я специально говорил, не подбирая слова, больно, наотмашь бил этими злыми, но правдивыми словами. И Ломакина взорвалась, не выдержала:
– Что?! Думаешь, если ты глазки Менделееву построила, то уже всё хорошо?! – завизжала она, игнорируя меня и обращаясь только к Маше. – Да ты ему не нужна! Он же только про эту свою грёбанную науку думает! Поиграется с тобой и выплюнет!
Маша вспыхнула и не нашлась что сказать. Только стояла и открывала рот, словно выброшенная на берег рыба.
– А тебе какое дело? – зло спросил я, – будет там у них что-то или не будет, твоё дело какое? А, Ломакина? Зависть? Или просто не можешь рядом находиться, когда кому-то хорошо?
Ломакина не ответила.
– Молчишь? И правильно, что молчишь. А что тут говорить? Ты себе растоптала всю карьеру. Хочешь, Ломакина дам совет? Не жди, когда Модест Фёдорович вернётся из Минска. Быстро собирай монатки и сваливай отсюда побыстрее. Куда-то подальше… ну, я не знаю…. целину там поднимать. Пока тебе ещё окончательно характеристику не испортили.
Ломакина ошарашенно смотрела на меня.
– Я говорю абсолютно серьёзно, – сказал я, – ты сейчас можешь поехать в какой-то забитый колхоз и начать жизнь заново. И может быть это у тебя ещё и получится. Там замуж выйдешь, фамилию поменяешь. Страна большая. А в Москве тебе теперь ловить нечего.
Я повернулся к Маше, она тоже стояла, словно загипнотизированная:
– Маши, вы собрались?
Она кивнула и мы вышли из комнаты, не прощаясь. Вслед нам донеслись горестные рыдания.
– А почему вы тут живёте? – спросила Маша, рассматривая пресловутую инсталляцию из семи предметов на стене, пока я искал по карманам ключ от комнаты.
– Потому что я не профессор, – ответил я.
– Нет, я не это имела в виду, – покраснела Маша, – у Модеста Фёдоровича ведь есть жильё. А вы живёте отдельно и не в самых лучших условиях.
– Воспитываю тело и дух, – ответил я пафосно, и Маша засмеялась.
Моментально открылась соседняя дверь и оттуда выглянула любопытная Белла.
– Муля! – воскликнула она, – а я тебя жду, жду! Хотела новости рассказать. А ты с девушкой…
– Это не девушка, – сказал я, – это моя мачеха.
Глаза у Машеньки стали как у той собаки из сказки про «Огниво». Там, помнится, у одной собаки глаза были как блюдца, у второй как колёса от мельниц, а у третьей, совсем побольше. Так вот у Машеньки были такие, что побольше.