Герасим пробормотал что-то невразумительное, он жутко стеснялся и мычал.
Надежда Петровна соседа моего проигнорировала, у неё были заботы гораздо поважнее какого-то там Герасима.
– Муля! – она всё возвращалась к теме, которая её беспокоила, – нужно же что-то делать! Что-то срочно предпринять! Ты должен поговорить с отцом. Он тебя послушается!
– О чём поговорить? – удивился я.
– Он не должен на ней жениться! – выпалила Надежда Петровна. – Мне Дуся говорила, что Модест ей признался, что это его аспирантка! Муля! Ты представляешь, он связался с несовершеннолетней! Она какая-то аферистка! Теперь его посадят в тюрьму! Это такой позор для всей нашей семьи будет!
Мулина мать, как обычно, всё утрировала и гиперболизировала, – поэтому я сказал успокоительным тоном:
– Мама, успокойся, Маша взрослая, ей двадцать девять лет, – сказал я, – и она скоро должна защитить кандидатскую диссертацию по физколлоидной химии. Ну, не может она быть проходимкой и аферисткой.
А сам вспомнил Ломакину. Хотя, если честно я её аферисткой и не считал. Просто дурочка-неудачница, глупыми бедами которой столь хитроумно воспользовался Попов, чтобы насолить Мулиному отцу.
– Ты что, всё знал?! – всплеснула руками Надежда Петровна, – ты всё это время знал и молчал?!
Она разрыдалась:
– У меня нет больше сына! – сквозь рыдания причитала она и мне это уже надоело. Я всегда стараюсь потакать женщинам. Они – слабый пол, они – украшение нашей жизни и имеют право на некоторые капризы, экспрессию и слабости. Но у Надежды Петровны это уже переходит здравый смысл. Её эгоизм просто зашкаливает. Привыкла, что все её хотелки всегда исполняются. А жизнь, она такая, что иногда нужно и желания других людей учитывать. Окружающих.
– Жаль, – сказал я более жестким тоном, чем следовало, – жаль, что ты отказываешься от меня по такой ерундовой причине. Ну что ж поделать. Мать от меня отказалась. Но скоро появится мачеха…
Надежда Петровна гневно фыркнула:
– Не смей! Ноги её в нашем доме не будет! – и с этими словами она выскочила вон из комнаты.
– Звиздец, – устало констатировал я.
– Бабы, – философски сказал Герасим и протянул руку ко мне: на его ладони лежали четыре какие-то детальки, – Муля, можно я эти все возьму?
– Бери, – разрешил я, – да и вообще, можешь всю коробку забрать. Дарю!
Герасим, не веря свалившемуся на него богатству, схватил коробку и нежно прижал её к груди:
– Спасибо, Муля! – восхищённо сказал он и уже на пороге добавил, – а на баб внимания не обращай. Что с них взять, с баб-то?! Много воли им при советской власти дали. Вот что я скажу. Покричит и вернётся.
И я был с ним абсолютно солидарен.
А у Музы дела были плохи. Софрон то ли из-за бесконечных возлияний, то ли науськиваемый Зайкой, но мозги у него совсем протекли. Он с сестрой разговаривал, как собакой. Кричал. Выгонял её, постоянно насмехался. Муза аж почернела вся, но терпела и пыталась его оправдать, когда я или кто-то из соседей предлагали с ним разобраться.
И чем дальше шло дело, тем было сложнее.
И вот после ухода Надежды Петровны я услышал в коридоре опять шум. Вышел и обнаружил, как Софрон кричит Музе:
– Да ты никому никогда не нужна! Балерина, мать твою! И многого ты добилась, балерина сраная?! Конуру в коммуналке получила и пенсию в три копейки, вот и вся твоя жизнь! Ни мужа, ни детей, кому ты такая нужна!
Выпалив эти злые слова, он гордо, с чувством собственной важности, удалился в комнату.
А Муза осталась в коридоре, она сидела, скрючившись на полу и плечи её вздрагивали.
– Муза, – сказал ей я, – пойдём ко мне в комнату.
Она взглянула на меня мокрыми больными глазами, встала и с гордо поднятым подбородком сказала:
– Извините, Муля, я сейчас очень занята. Дела семейные, как вы понимаете.
И удалилась в свою комнату. Оттуда послышались крики Софрона и визгливый смех Зайки. Опять, наверное, водку распивают.
Мне было жаль Музу. Нужно было что-то срочно предпринимать. Я как-то в последнее время переключился на другие вопросы и совершенно перестал заниматься «программой успеха» для Музы и Беллы.
Поэтому я постучал к Белле в комнату.
– Минуту! – открылась дверь и на пороге появилась Белла, закутанная в старый халат и с какой-то творожной маской на лице, но только желтого цвета.
– Муля? – удивилась она, нимало не смущаясь своего вида, – что случилось?
– Случилось, – понизив голос до шепота, сказал я и оглянулся на дверь Музы.
– Зайди, – тоже шепотом велела она, – только у меня бардак.