– Вот и прекрасно, – констатировала Фаина Георгиевна, – ты заберёшь документы, а я поговорю с Глориозовым.
Она взглянула на меня и удивилась:
– Муля, мне ещё долго ждать?
Я с сожалением отставил недопитый чай и разочарованно посмотрел на недоеденный кусочек яблочной шарлотки, которую испекла Дуся. Пришлось торопливо собираться, и мы вышли из дома.
– Волнуетесь? – совсем нечутко брякнул я, когда мы шли по дороге.
– Ой, Муля, я давно уже не волнуюсь, – беспечно ответила Фаина Георгиевна. – В театре меня любят талантливые, бездарные ненавидят, шавки кусают и рвут на части.
– Но отношения в этом театре… – я пытался подготовить её к не очень радушному приёму, особенно со стороны артистов.
– Муля, я могу сыграть кого угодно, – отмахнулась Фаина Георгиевна, – даже Чапаева.
– Но Глориозов…
– С ним у нас будет взаимная любовь, – она язвительно хихикнула, – слонихи и воробья.
При виде Раневской Глориозов помрачнел, но старался «держать лицо».
– Иммануил Модестович! Фаина Георгиевна! – расшаркался он, – проходите, проходите! Безумно раз вас видеть!
Он провёл нас в кабинет, что-то просигналив секретарше. К слову, теперь в кабинете сидела уже брюнетка, небольшая, аппетитная такая, с ямочками на щеках.
Очевидно, товарищ Глориозов предпочитает разнообразие.
– У вас новая секретарша, – сказал я, пока мы устраивались в мягких креслах, чтобы заполнить паузу.
– К сожалению, они имеют свойство выходить замуж, – помрачнел Глориозов и сменил печальную тему, обратившись к Раневской, – Фаина Георгиевна, в пятницу репетиция, к двенадцати. Будем играть. У вас роль Сосипатры Семёновны. Надеюсь, мы с вами быстро найдём общий язык…
– Я всегда согласна договориться по-хорошему, если вы обещаете, что будет по-моему, – прощебетала Раневская и я, глядя как побагровел Глориозов, понял, что мой план провален.
Вот чёрт! Вроде же провёл с ней разговор, вроде всё поняла! И тут на тебе!
А ведь, чтобы сунуть её на эту роль, пришлось такую многоходовку замутить: я выбиваю финансирование театра, а Глориозов взамен даёт роль Фаине Георгиевне, за финансирование я помогаю Козлляткину получить место замдиректора Комитета. И это я уже не беру в расчёт такую мелочь, как необходимость уговорить Печкина уехать в свадебное путешествие, чтобы его роль сыграла Фаина Георгиевна. И вот сейчас она всё благополучно запорола практически двумя неосторожными словами.
Я взглянул на неё ледяным взглядом и торопливо сказал Глориозову, пока тот не пришел в себя:
– Фёдор Сигизмундович, вы смету подготовили, я надеюсь?
Глориозов, который смотрел на Раневскую с видом бандерлога перед взором мудрого Каа, очнулся и кивнул:
– Д-да…
– Тогда давайте, пока я не забыл, – сказал я, и добавил многозначительным голосом, – знали бы вы, чего мне стояло выдержать битву с Козляткиным. Пришлось финансирование из Большого театра к вам перенаправлять. Вот они будут в ярости!
– Как это прекрасно: отремонтировать зрительный зал, оснастить сцену, расширить гримерные, да и в туалетах теперь вонять не будет... Вы всё делаете для театра, Фёдор Сигизмундович, но об одном забыли – актеры-то у вас прежние… – вздохнула Раневская.
– Актёры у нас хорошие! – возмутился Глориозов.
– А роль Зои Васильевны Окоёмовой кто играет? – спросила вдруг Фаина Георгиевна.
– Леонтина Садовская, – с придыханием сказал Глориозов и аж причмокнул от удовольствия.
– Примы во всех театрах похожи между собой, как очковые змеи. Они готовы играть Джульетту до восьмидесяти лет, только бы роль не досталась сопернице, – хмыкнула Раневская и Глориозов побагровел.
Я окончательно понял, что мой план провалился, ещё не начавшись, и даже финансирование уже не поможет. Поэтому обречённо сказал:
– Ну, я, пожалуй, пойду.
Глориозов и Раневская, которые сидели и бодались взглядами, кажется, меня и не услышали.
– Неужели вы считаете, что вы бы сыграли Зою Окоёмову лучше? – раздражённо прошипел Глориозов.
– По крайней мере, вам не придётся на этот спектакль раздавать контрамарки принудительно, – фыркнула Раневская.
– Леонтина прекрасно играет! – возмутился Глориозов, – публике нравится!
– Хорошо, что Островский не дожил до наших дней, иначе непременно принял бы яд, сходив всего лишь на одну постановку его пьесы…
Дальше я слушать их не стал и позорно ретировался.
Чёрт с ними! И вообще, я скоро уеду в Цюрих.
Я шел по тротуару и злился. А маленький котёнок сидел на бордюре, прямо посреди улицы, и жалобно мяукал.