А вот если она выберет Зою Окаёмову в спектакле Островского «Красавец мужчина» в театре Глориозова, то у нас с нею появится возможность пободаться. И изменить судьбу на лучшее.
Фаина Георгиевна молчала.
Завадский молчал.
И я молчал.
Пауза затянулась. Тишину нарушала только суета в коридоре.
И тут в дверь постучали.
Все аж вздрогнули.
– Открыто! – стараясь унять раздражение, крикнул я.
В дверь заглянул Гришка и воскликнул:
– Муля! Беда!
– Что случилось? – аж вздрогнул я.
– Герасим повесился!
– К-как повесился? – пролепетала огорошенная Фаина Георгиевна. – Он мёртв?
– Да нет, снять успели, – махнул рукой Гришка и опять обратился ко мне, – он совсем никакой! Плачет. Сказал, жить не хочет! Муля! Сделай что-нибудь! Скажи ему!
– Он точно живой? – спросил я.
– Да точно, – ответил Гришка, – там Белла его сейчас самогоном отпаивает.
– Вот и хорошо, пусть отпаивает. Мы с Фаиной Георгиевной сейчас придём, разберёмся.
– Только давайте быстрее! – сказал Гришка и вышел.
Хлопнула дверь, а я посмотрел на Завадского:
– Юрий Александрович, вы извините нас, – сказал я, – сами видите, какая ситуация. Давайте Фаина Георгиевна возьмёт на денёчек паузу и потом вам позвонит. А то человек погибает. Сосед наш.
Завадский поджал губы и встал:
– До завтрашнего вечера я подожду, – сердито проворчал он, – советую не тянуть. На эту роль желающих много. Та же Орлова вон просится.
– Я позвоню, – словно попугай подтвердила Раневская, мысли её витали в облаках, и это было видно даже невооружённым взглядом.
– Всего хорошего, – сухо попрощался с нами Завадский и ушёл.
Мы остались с Раневской вдвоём.
– Пошли, Муля! – воскликнула она, заламывая руки.
– Не торопитесь, Фаина Георгиевна, – сказал я, – вы же слышали, всё обошлось, его вытащили, сейчас самогоном отпаивают. Пусть придёт в себя сначала. А нам о своём поговорить надо.
– О чём? – поморщилась она.
– О вашей роли у Завадского. Нужно обсудить и подумать.
– Да что тут думать! – воскликнула она, – надо соглашаться! Не каждый день мне предлагают такие роли!
– Вот потому и нужно отказать, – сказал я категорическим голосом.
– Как отказать? – растерялась Раневская.
– Прямо.
– Ты с ума сошёл, Муля! – возмутилась она, – ты ничего не понимаешь в искусстве. Это такая роль! Такая роль! Она может подвернуться раз в жизни!
– Ну и вы, Фаина Георгиевна, себя не на помойке нашли, – покачал головой я, – если вы сейчас согласитесь, всё и дальше пойдёт по тому же кругу. Роль, ваше исполнение, ваш триумф, зависть режиссёра и его примы, роль у вас отбирают, депрессия и боль. Разве вы это не проходили?
– Проходила, Муля. Сто раз уже проходила, – вздохнула Раневская и добавила, – я хочу курить.
– Я тоже хочу, Фаина Георгиевна, – сказал я и добавил очень твёрдым тоном, – но мы с вами пока не выработаем стратегию, которой вы будете придерживаться, вы так и останетесь для того же Завадского, комнатной собачонкой: погладил, пнул, погладил, пнул.
– На этот раз всё будет по-другому, – легкомысленно отмахнулась она.
– Нет, Фаина Георгиевна, – покачал головой я, – люди не меняются. Никогда. Предавший один раз, предаст и дальше. От таких людей нужно держаться подальше.
– Ой, Муля, – вздохнула Раневская, – я понимаю, Завадский – не золото. Но поверь мне, остальные ещё хуже.
– Я это знаю, – продолжал настаивать я, – но я не просто так говорю. Я знаю, чем всё закончится. Поэтому доверьтесь мне. У меня есть отличный план. Который перевернёт всю вашу жизнь.
– Ладно, излагай свой план, Муля, – вздохнула она.
Глава 23
– А вот это чуть позже, – сказал я категорическим тоном.
– Но Муля, мне же нужно дать ответ Завадскому до завтра, – возмутилась Фаина Георгиевна.
– Не беспокойтесь, я сам ему завтра позвоню, – ответил я.
– Я не собираюсь ему отказывать! – продолжала настаивать Фаина Георгиевна.