— Пять лет, — она таки разрыдалась.
— Ну, пять лет — не маленький срок, — нахмурился я, даже не пытаясь её успокоить, — если будет хорошо работать и хорошо себя вести, то могут немного и скастить.
— Я еду с ним, Муля! — Лиля с вызовом взглянула на меня, и взгляд её был неожиданно твёрдым.
У меня, честно говоря, аж челюсть отпала.
— В смысле с ним? — не понял сперва я.
— Я еду тайгу валить с ним! — опять повторила Лиля, — там колония-поселение, но если семья, то потом можно. Не сразу, но можно.
— Но там тяжело очень, Лиля, — попытался донести до неё всю абсурдность её поступка я, — там бараки, холодно, летом комары. Посёлок в глуши. Хорошо, если там хоть магазинчик какой будет. Но, скорей всего там вообще ничего, кроме лесоповала, и нету. Что ты будешь там делать?
— Гришку поддерживать! — процедила Лиля. — Я накуролесила, мне и разгребать.
— Но пять лет молодости, — предпринял последнюю попытку донести до неё правду я, — подумай хорошенько. Гришка поймёт.
— Нет, Муля, я долго думала и уже всё решила, — отозвалась Лиля, — а волосы обрезала и сдала, чтобы денег заработать.
— Но вас за казённый счет туда отвезут и жить вы будете тоже в казённых бараках, — сказал я. Честно говоря, мне жаль было её волос.
— Так я не для нас, — покачала стриженной головой она, — я после суда в село съездила. К матери. Деньги им с Колькой оставила. Так-то мы присылать будем. Но когда ещё это получится…
Она осеклась и вздохнула. Повисло молчание. Лиля молчала, в душе оплакивая и загубленную молодость, свою и Гришкину, и свои прекрасные волосы, и свои мечты…
А я же молчал, не в силах справиться с потрясением.
Лиля. Есть женщины в русских селеньях. Прав был классик. Есть женщины в русских селениях, которые не могут жить нормальной, счастливой жизнью. Им обязательно страдать нужно.
Вот смотрю я на неё. Ведь было всё. И могло быть ещё больше.
Но разрушила всё, расколотила. А теперь едет в глухую тайгу, в сложные условия. А ведь по глазам видно — она почти счастлива.
— А как же Колька? — спросил я.
— Останется у мамы, — вздохнула она, — ему там делать нечего. Климат тяжёлый. И школы там точно не будет. А ведь ему через год в школу.
Я молчал, потрясённый.
— Колька всё понял, — пояснила она, — он у меня умный сын. Сказал, чтобы я поддерживала отца, а он будет поддерживать бабушку.
Я кивнул. У таких вот родителей дети, как правило, взрослеют очень быстро. И почему-то такие дети всегда золотые. Не то, что капризные «одуванчики», взлелеянные яжематерями в тепличных условиях.
— А Гришка что? — спросил я.
— Поначалу сильно ругался, — поморщилась Лиля, — а потом рукой махнул. Но я его знаю — в душе он обрадовался. Просто не показывает этого.
— Когда уедешь? — уточнил я.
— Через три дня, когда этап подадут, — губы у Лили задрожали. Она всё ещё никак не могла привыкнуть к своей новой роли, — Как раз успею все дела здесь закончить.
— А с комнатой что?
— Как что? — удивилась она, — запру её и всё. Мы потом вернёмся и будем опять здесь жить.
— Сюда вас могут потом и не пустить, — покачал головой я, — да и Гришку на завод с судимостью вряд ли возьмут.
— Ну так обменяем её на комнату в другом месте, — легкомысленно махнула рукой Лиля, — может, даже в Одессу переедем. Там красиво, там море… акации цветут, каштаны…
Лиля уже ушла, а я всё думал. Бросил в ящик стола запасной ключ от её комнаты. Удалось убедить, что как вернётся Жасминов, то лучше пусть живёт у них в комнате, чем им кого-то подселят, пока они будут отсутствовать. А потом они вернутся через пять лет. А этих новых жильцов уже и не выгонишь.
Размышлял о Лиле, о женщинах, которые сами создают такие вот драматические ситуации, и сами же потом с упоением всю жизнь эти ситуации разруливают.
В дверь постучали.
— Открыто! — в третий раз за вечер воскликнул я.
Дверь распахнулась и в комнату заглянул Пуговкин:
— Я на секундочку, — извиняющимся голосом сказал он.
— Да заходите! — обречённо махнул рукой я, всё равно вечер почти заканчивался, и я не успел ничего.
— Иммануил Модестович! — со счастливой улыбкой выдохнул Пуговкин, — я вас поблагодарить хочу! Фаина Георгиевна мою кандидатуру одобрила.
Я скривился. Нет, так-то я был рад и за него, и за неё, но понимал, что Глориозова придётся люто убеждать поменять его любимчика Серёжу на мало кому известного Пуговкина, именно мне. И не факт, что в этот раз Глориозов вытянет из меня только занавес на сцену.
Я вздохнул.
— Мы прочитали диалог даже, — торопясь, сбивчиво, принялся объяснять он (видимо, то, что я скривился, он принял на свой счёт). — И вы знаете, Иммануил Модестович, вы были правы! Эта комедийная роль далась мне очень хорошо! Фаина Георгиевна меня даже похвалила!