Козляткин побледнел, а я удовлетворённо продолжил:
— И вот отсюда вопрос — откуда он узнал? Откуда могла произойти утечка информации, Сидор Петрович?
Козляткин был ошарашен. Он икнул и с надеждой посмотрел на меня:
— Муля — хрипло сказал он, — мамой клянусь, я никому и ничего не говорил! Да и Большаков, я уверен, тоже вряд ли бы кому-то что-то сказал… Сам понимаешь…
— Верю. И даже не сомневаюсь, — ответил я, — я тоже никому ничего не говорил. И вот что интересно, проект только в самом-самом зародыше. В начале пути, можно сказать. Когда любая дополнительная огласка ему только навредит… Так кто же тогда мог это слить?
— Да уж, — озадаченно почесал затылок Козляткин, — и вряд ли это Володя или Матвей. Скорее всего, из наших, кто был на природе, это мог сделать только Миша Пуговкин.
— Нет — покачал головой я, — не верю! Зачем Мише идти и кому-то об этом говорить, если он сам даже и не надеется получить в этом проекте хоть какую-нибудь мало-мальски минимальную роль? Тем более, вряд ли начинающий актёр второго или третьего плана может вот так вот запросто подойти к известному режиссёру, с которым он даже никогда и не работал, и вывалить ему такое? И тем более я не поверю, что Глориозов моментально поверил какому-то малознакомому человеку и сразу побежал звонить мне. И буквально шантажировать.
— Муля! — всплеснул руками Козляткин, — надеюсь, ты не подтвердил ему ничего? Не наобещал?
— Нет, конечно, — усмехнулся я, — но при этом я был сильно удивлён тем наглым напором, с которым Глориозов действовал. По сути, он только что пожертвовал моим хорошим к нему отношением и даже моим покровительством, ради участия в этом проекте.
— Игра стоит свеч, — задумчиво молвил Козляткин. — Значит, нужно искать крысу среди нас. Хотя, может быть, это был Фёдор? Как думаешь?
— Да ну! Сидор Петрович, сами подумайте, зачем Федору говорить об этом кому-то? По-моему, в это время, когда мы обсуждали проект, он пьяный в беседке спал. И вряд ли хоть что-то помнит.
— А ты его давно видел? — спросил Козляткин.
— Да нет, мы вчера только-только встречались. Но ненадолго.
— А зачем вы виделись? Что у вас может быть общего? — Моментально сделал стойку Козляткин.
— Да не у меня, — отмахнулся я, — у меня с ним ничего нету. Это какие-то химические вопросы. Он попросил отцу литературу передать. Что-то про вторичный гидролиз, если я правильно эту абракадабру запомнил. Но не уверен.
— Ааааа, ну ладно — отмахнулся Козляткин и моментально забыл существовании Федора Фёдоровича, — Муля, меня больше беспокоит этот Глориозов. И то, что вопрос о советско-югославском проекте вышел во внешнее информационное поле. Теперь только ленивый не будет об этом знать. И сколько гадов постараются перебить этот проект и перетянуть финансирование на себя. А ведь Большаков ещё даже не доложил на комиссии и тем более Сталину.
— Самому интересно, — согласно сказал я, понимая, что срочно придётся идти опять в театр.
— Постарайся это выяснить, и то срочно, Муля, — приказал Козляткин мне строгим голосом, видно было, как он обеспокоен. — У вас с ним общие делишки, ремонты. Вот и спроси его. Сегодня же!
— Спрошу, — вздохнул я и вознамерился уже уйти, как Козляткин прицепился опять:
— Муля, ты уже общую концепцию проекта делать начал? Техническое задание? Смету? А сценарий как там?
Он строчил эти вопросы, словно Чапаев из пулемёта. И ни один из этих вопросов мне не нравился. Особенно последний.
Поэтому на все вопросы я изобразил таинственный и загадочный вид и сказал кратко и ёмко:
— Ага.
— Что «ага»⁈ Что «ага»⁈ — загорячился Козляткин и аж подскочил от эмоций, — время-то идёт! Иван Григорьевич две недели дал. А уже прошло сколько дней⁈
Я и сам знал, что время уходит. Ну, а что было делать, если сейчас ни одной нормальной мысли в голове у меня не появилось. Но отвечать что-то надо было, и я скромно ответил:
— Согласно структуре по Декамерону, фильм будет состоять из десяти отдельных, но крепко связанных между собой общей идеей, историй.
— Давай отсюда подробнее, — заинтересованно сказал Козляткин.
Ну ладно, раз просит. Мне не трудно:
— История первая. Югославия. Весна. Ранее утро. Белокурая Розамунда, примерная домохозяйка и мать семейства, провожает детей в школу, а мужа на работу. Возвращается обратно в дом, чтобы добросовестно испечь морковный пудинг со шпинатом на обед. И тут она обнаруживает, что в доме внезапно сломался кран, и вдобавок тоже внезапно забилась труба. Розамунда в отчаянии. Мечется, ломает руки. Здесь можно небольшой её монолог в стиле принца Датского включить, — деловито уточнил я.