Граф… Алекс и Джулия… Это чудовищно.
– Боже, в эту минуту!
– Дядя, жизнь не остановилась из-за твоего открытия. – Сколько яда в голосе! – От этих акций необходимо избавиться.
Лоуренс отложил ручку.
– Никакой необходимости в этом я не вижу, – сказал он, пристально глядя на Генри. – А что касается брака, я могу ждать вечно. Или до тех пор, пока Джулия сама не решится. Возвращайся домой и передай эти слова моему доброму приятелю графу Рутерфорду. И скажи своему отцу, что я больше не продам ни одной фамильной акции. А теперь оставь меня в покое.
Генри стоял как: вкопанный, нервно вцепившись в портфель, и смотрел на Лоуренса с ожесточением.
– Дядя, ты не понимаешь…
– Позволь мне высказать, что я понимаю, – произнес Лоуренс. – Я понимаю, что ты проиграл целое состояние и что твой отец сделает все, чтобы выплатить твои долги. Даже Клеопатра и ее вечно пьяный любовник Марк Антоний не мечтали о таком богатстве, какое утекло сквозь твои руки. И скажи, на кой черт сдался моей Джулии титул Рутерфордов? Алексу нужны миллионы Стратфордов – вот в чем истина. Алекс – жалкий титулованный попрошайка, как и сам Эллиот. Прости меня бог, но это правда.
– Дядя, благодаря своему титулу Алекс мог бы купить любую лондонскую наследницу.
– Почему же он не делает этого?
– Одно твое слово – и настроение Джулии изменится.
– А Эллиот отблагодарит тебя за то, что ты ловко обтяпал это дельце? С деньгами моей дочери он будет невероятно щедрым.
Генри побелел от гнева.
– Какого черта ты так хлопочешь из-за этого брака? – язвительно спросил Лоуренс. – Ты унижаешься, потому что тебе нужны деньги…
Ему показалось, что губы племянника шевельнулись в беззвучном ругательстве.
Лоуренс отвернулся и снова посмотрел на мумию, пытаясь покончить с неприятным разговором, – щупальца лондонской жизни, от которой он сбежал, дотянулись до него и здесь.
Вот это да! Вся фигура заметно пополнела! И кольцо! Теперь его видно целиком: раздувшийся палец прорвал стягивающие его бинты. Лоуренсу показалось, что он видит цвет здоровой плоти.
– Не сходи с ума, – прошептал он самому себе.
Тот звук… Снова тот звук. Он попробовал вслушаться, но, сколько ни сосредоточивался, слышнее становился только уличный шум. Он подошел поближе к телу в саркофаге. Боже, неужели он видит отросшие волосы сквозь намотанные на голову пелены?
– Как я сочувствую тебе, Генри, – вдруг прошептал он. – Ты не в состоянии оценить подобное открытие: этого древнего царя, эту тайну.
Кто сказал, что ему нельзя дотрагиваться до останков? Просто немного отодвинуть в сторону эту истлевшую ткань…
Он вытащил свой перочинный ножик и нетерпеливо поднес его к мумии. Двадцать лет назад он мог бы спокойно разрезать и саму мумию. Тогда ему не приходилось иметь дел с чиновниками. Он мог копаться во всей этой пыли сам по себе.
– На твоем месте я не стал бы это делать, дядя, – вмешался Генри. – Музейные работники в Лондоне встанут на уши.
– Я же велел тебе убираться.
Он слышал, как Генри налил в чашку кофе: ему-то спешить было некуда. Маленькое закрытое помещение наполнилось кофейным ароматом.
Лоуренс уселся на походный стульчик и снова приложил ко лбу носовой платок. Целые сутки без сна. Наверное, ему следует отдохнуть.
– Выпей кофе, дядя Лоуренс, – сказал Генри. – Я тебе налил– Он протянул полную чашку. – На улице тебя ждут. А ты очень устал.
– Вот идиот, – прошептал Лоуренс– Ушел бы ты отсюда.
Генри поставил перед ним чашку, прямо рядом с дневником.
– Осторожно! Папирус бесценен.
Кофе выглядел соблазнительно, несмотря на то что его подал Генри. Лоуренс поднял чашку, сделал большой глоток и закрыл глаза.
Что он увидел в тот момент, когда отнимал чашку от губ? Мумию, раздувавшуюся в солнечных лучах? Не может быть. От внезапного жжения в горле все расплылось у него перед глазами. Казалось, горло сжимается. Он не мог ни говорить, ни дышать.
Лоуренс попытался встать. Он смотрел на Генри и внезапно почувствовал запах, идущий от чашки, которую все еще держал в трясущихся руках. Запах горького миндаля.
Это был яд. Чашка падала. Словно в тумане, Лоуренс услышал, как она ударилась о каменный пол.
– О господи! Ублюдок!
Он падал, протянув руки к племяннику, который стоял с мрачной усмешкой на белом лице и равнодушно смотрел на него, будто не происходило ничего ужасного, будто Лоуренс не умирал.
Его тело забилось в агонии. Сделав усилие, он обернулся. Последнее, что он увидел, была мумия в дразнящем солнечном свете. Последнее, что он почувствовал, был песок на полу, в который уткнулось его горящее лицо.
Генри Стратфорд долго стоял неподвижно. Он смотрел вниз, на тело своего дяди, – словно не верил тому, что видел. Кто-то другой это сделал. Кто-то другой проникся его разочарованием и расстройством и воплотил в жизнь его ужасный план. Кто-то другой опустил серебряную кофейную ложечку в старинный кувшин с ядом и влил яд в чашку Лоуренса.
Все замерло – даже пыль в солнечных лучах. Казалось, что крошечные пылинки растворились в горячем воздухе. Только слышался тихий звук: что-то похожее на сердцебиение.
Игра воображения. Через это надо пройти. Надо совладать с руками, чтобы они перестали дрожать, надо удержать крик, готовый сорваться с трясущихся губ. Потому что если он закричит – этот крик уже не унять.
«Я убил его. Я его отравил».
Теперь его плану ничто не помешает: устранено самое главное препятствие.
Наклониться, пощупать пульс. Да, он мертв. Умер.
Генри выпрямился, поборов внезапный приступ тошноты, и быстро вытащил из портфеля несколько бумаг. Окунул перо в чернила и аккуратно, четко вывел на бумагах имя Лоуренса Стратфорда, как уже делал несколько раз в прошлом – на менее важных документах.
Его рука отвратительно дрожала, но так даже лучше. Более похоже на почерк дяди. Подпись получилась превосходно.
Генри положил ручку на место и постоял немного с закрытыми глазами, стараясь успокоиться и думать только одно: «Дело сделано».
Внезапно странная мысль пронзила его: он мог бы все переиграть. Это был лишь порыв; он может повернуть время назад, и его дядя оживет. Ведь это не должно было случиться! Яд… кофе… Лоуренс мертв.
Потом к нему пришло воспоминание – чистое, яркое, приятное – о том дне двадцать один год назад, когда родилась его кузина Джулия. Его дядя и он сам сидели вдвоем в гостиной. Его дядя Лоуренс, которого он любил больше, чем родного отца.
– Я хочу, чтобы ты знал, что ты всегда будешь моим любимым племянником…
Господи, неужели он сходит с ума? На мгновение он позабыл, где находится. Он готов был поклясться, что в комнате есть еще кто-то. Но кто?
Эта штуковина в саркофаге. Не надо смотреть на нее. Это вроде как свидетель. Надо думать о деле.
Бумаги подписаны. Акции можно продать. Теперь у Джулии будут все основания выйти замуж за этого тупицу Алекса Саварелла. А у отца Генри будут все основания полностью завладеть капиталами «Судоходной компании Стратфорда».
Да. Да. Но что делать сейчас? Он снова посмотрел на письменный стол. Все как и было. Шесть блестящих золотом монет Клеопатры. Ах да, надо взять хоть одну. Генри проворно опустил монету в карман. Кровь прилила к лицу, разгорячив его. Да, монета может принести удачу. Надо спрятать ее в пачку сигарет. Вынесет – никто и не заметит. Отлично.
Теперь немедленно уходить отсюда. Нет, он ничего не соображает. Он так и не смог успокоить сердцебиение. Позвать Самира – так будет правильнее. Что-то ужасное случилось с Лоуренсом. Удар? Сердечный приступ? Невозможно описать! А эта комната как могила. Надо немедленно позвать врача.
– Самир! – крикнул он, слепо глядя вперед, будто трагический актер в момент потрясения.
Его взгляд снова уперся прямо в эту мрачную, похожую на саму смерть фигуру в бинтах. Неужели она тоже смотрит на него? Неужели ее глаза под тряпками открыты? Абсурд! Но эта иллюзия повергла его в паническое состояние, так что крик о помощи получился очень естественным.