Я сразу связался с Захаром, и мой друг сказал, что навестит меня при первой возможности, что меня поместили в медицинский центр дознания в Петербурге. «Тебя быстро подлатали. Скоро пойдем прошвырнемся». Его сообщения были бодрыми и полными энтузиазма. Я подумал, что, может, ничего страшного и не произошло.
Я стал оглядываться. Моего спутника также поместили в соседнюю палату, отделенную от моей полупрозрачным зеркалом. Я хорошо его видел, но совершенно ничего не слышал из того, что там происходило. С ним сидел рядом мужчина лет сорока и, судя по всему, задавал вопросы. Следователь? Зачем вообще Боро поместили в больницу? В последний раз, когда я его видел, он выглядел вполне здоровым. Меня пугало, что он мог рассказать всю правду про меня, про мои опросы. Я не был уверен, что он правильно меня понял или не решит пойти ва-банк и заложить меня в обмен на защиту. Могло случиться все, что угодно. «Главное, отрицать все обвинения», – четко решил для себя я.
Я вообще пожалел, что оказался таким слабохарактерным и позвал на помощь служителей. Нужно было самостоятельно, не без помощи Захара, добраться до дома, обратиться в частную клинику – таких много, где за хорошую плату клиент остается полностью анонимным – а затем переправить Боро через границу, как обещал. На этом бы мое приключение закончилось, и я мог бы дальше заниматься своим бизнесом. Теперь же мои спасители могли погубить мою дальнейшую спокойную жизнь. Я тогда размышлял, неужели действительно богатство стоит такого риска, которому я так бездумно подверг себя. Не то, чтобы я жалел о случившемся, нет. Мне не хотелось терять все в тот момент, когда я уже заработал достаточно денег, чтобы уйти с работы и жить спокойно, путешествуя между различными частями мира, изучая историю и обычаи прошлого.
Закончив допрос и покинув Боро, следователь зашел в мою комнату, которая больше походила на камеру дознания. Отличие заключалось в том, что вместо стола и стула здесь стояли кровать и медицинская установка. Он был уверенным в себе, лицо его оставалось спокойным во время рукопожатия. Он лишь слегка осмотрел меня и принялся сразу передавать сообщения по провизору нескольким людям. Это было видно по зрачкам, которые в этот момент уходят в правый верхний угол. Он был одет в синий костюм, под которым была такая же синяя футболка, синие туфли. Синий цвет – цвет власти в рационалах. И вообще он очень был похож на сподвижника «спокойного мира». «Не может быть, чтобы оппозиционеры позволили рационалисту так спокойно вторгаться!» – подумал я. Я вжался в кровать, нервно сжимая руками края одеяла, и даже не мог предположить, о чем же он так срочно решил кого-то оповестить.
– Дознаватель Ларсон. Теперь я хочу послушать, как тебя, приличного человека, рационалиста в прошлом, могло занести в богом забытую Италию? – начал он допрос, вольготно устроившись в мягком кресле в углу комнаты. Это был мой первый в жизни допрос, я не знал, как отвечать, что говорить, насколько ложь может усугубить мое положение. И потом, шум в голове не давал сконцентрироваться и занять какую-то внятную позицию.
– Я провожу исследование, – начал я изрекать заранее заготовленный в голове текст. Жаль, что провизор у меня не самый последний. Я читал, что существуют такие, где можно заранее записать текст, и потом он автоматически заставит тебя произнести его – четко и с нужной интонацией. – И не имею право обойти в нем самые проблемные зоны. Результаты этой работы, может, и вас заставят по-другому посмотреть на жизнь в отдаленных провинциях.
Моя фраза не вызвала никаких эмоций на каменном лице этого серьезного человека. Черты его лица говорили о целеустремленности и упертости.
– Мы связались с твоим начальником.
– И что? Они знают о моей миссии, – перебил его я. Пауза. Секунд на тридцать. Затем он продолжил: – И вот что интересно, по его словам, эта активность – исключительно твоя инициатива. Никто ранее не проводил исследование, и даже не задумывался об этом.
Его тон, надменный и уверенный, придали мне уверенности. Я догадывался, к чему он клонит, но делал он это неправильно. Если бы я такое услышал в рационале, то, безусловно, его слова имели бы право на жизнь, но не здесь.
– Значит, до этих людей никому не было дела. Но вы не правы. Как минимум, кто-то же провел первоначальный опрос. И если бы мы больше заботились о тех, кому повезло меньше, мир мог бы стать намного комфортнее для жизни.
– Хватит этого пустого трепа, – он встал. – Исследователям не вешают на шею блокираторы. Ты знаешь, за какое единственное преступление в оппозиционах полагается смертная казнь?