Ему это снится или Филип Брак сейчас открывает перед ним нараспашку двери в мир?
— В прошлом июле я ездил в Констанц с шестью людьми с ампутированными ногами. А с вами можно было бы попробовать организовать состязание среди тех, у кого нет рук… Мы тут все, так или иначе, калеки, да, Жаклин?
Жаклин кивает. У немцев вообще полный набор: есть и совсем без ног, и те, у кого ампутированы ноги ниже колена, и безрукие, и полностью утратившие зрение…
— Должен заметить, что их ассоциация — только вообразите — насчитывает сорок тысяч членов. Вы представляете? Сорок тысяч! У нас — сто, а у них, где численность населения гораздо меньше, — сорок тысяч! Конечно, много ветеранов. Они ездят плавать в Клагенфурт, это в Австрии. Клагенфурт — звучит как название кремового торта. Немного портит эти встречи тот факт, что в них участвуют только утратившие зрение и ампутанты. Парализованные отправляются в Сток, но, как я вам уже сказал, туда иные и не допускаются. Вы там можете только поаплодировать с трибуны.
— Да мне и аплодировать-то особо нечем…
Филип Брак воздевает глаза к потолку:
— Ох, простите…
— У меня там неподалеку живет тетка… Как вы сказали, Сток-Мондевиль?
— Мандевиль.
Франсуа чувствует, что пьянеет от свалившейся на него информации. Так долго с ним не разговаривали уже много месяцев. Ему не хватает энергии Брака, он боится слишком быстро от всего этого устать. Он буквально раздавлен всеми этими региональными, национальными, международными встречами и соревнованиями, поездками, преодолением самого себя, миром во всем мире… Он лишь хотел стать муреной, просто плавать.
Филип Брак подкидывает полено в печку, отряхивает руки.
— Как вам подать кофе?
— С соломинкой.
— Ах ты ж, черт… Не подумали…
Ну надо же! Всего-навсего!
— Скажите-ка мне, Сандр… быть может, бестактный вопрос… вы что, не носите протез?
— Пробовал. Но для меня это слишком мучительно.
— А, понимаю вас. В сорок шестом я как-то раз даже бросил свой протез с шестого этажа. А потом привык…
— А я вот не смог. Но ничего, мне и так хорошо. Именно поэтому и полюбил плавать — протез тут не нужен.
Возможно, это слишком личное, но Франсуа решает рискнуть — он не солдат, не миротворец, но Брак должен знать, что именно привело его сюда.
— Понимаете, мои родители шьют одежду. Все детство я провел среди тканей. Вы представляете, как выглядит тюль?
— Я не настолько хорошо в этом разбираюсь…
— Представьте себе фату невесты. Тонкая паутинка, там больше пустоты, чем нитей. Тюль не дырчатый, как кружево, ажур — он цельный. Тюль пригоден для шитья точно так же, как и кружево. Или как сеточка для волос, ну, знаете, чтобы делать прическу или собирать пучок, как у балерин… Так вот, я хочу быть как тюль. Быть пустотой и одновременно тканью. И не нужно никакого протеза.
Жаклин замерла на месте, повернувшись вполоборота к столу с кофейником в руке.
— Мне нравятся ваши слова. Но все же, как вы обслуживаете себя?
— Ну, у меня хорошо развито воображение, так что выкручиваюсь. Кроме того, есть сестренка, она помогает, а еще заставляет танцевать. И потом, как инвалид третьей категории, я имею право на посторонний уход. Я не злоупотребляю этим, но все же иногда эта помощь не повредит.
Филип усаживается в кресле поглубже, прочищает горло:
— А насчет рекомендаций мы что-нибудь придумаем! Да, Жаклин?
Франсуа захотел, чтобы она пришла за ним в кафе. В ателье «фею из V.» засыпали бы любезностями, и все очарование встречи пропало бы, так что он никому ничего не сказал. Тем более что об их переписке все хорошо знали — на обороте конверта был четко указан адрес отправителя. Но домашние не подозревали, что Надин будет в Париже двадцать третьего декабря и что Франсуа назначил ей свидание на Монмартре. Теперь он немного сожалеет о выборе места — слишком уж здесь красиво; вон на углу обосновался уличный скрипач, и кажется, будто он играет лично для тебя; на голых ветках сверкают, переливаясь в солнечных лучах, сосульки, отчего все вокруг кажется зимней идиллией… Ни дать ни взять настоящее любовное свидание!
Он не то чтобы ждет Надин. Черты ее лица успели раствориться в его памяти, остались лишь разрозненные, изменчивые образы: передние зубы, сквозь которые может пройти травинка или соломинка, рот, чуть припухлая верхняя губа, ямочка на правой щеке, глаза слегка различаются по цвету: один зеленый, другой карий, они наводят на мысль о гольянах[21].
21
В оригинале — игра слов: «vairon» (