— Покер завтра вечером еще в силе? — спрашивает Хэппи.
Майк кивает.
— Как всегда в четверг. На этой неделе собираемся у меня, да?
— Конечно, — отвечает Хэппи. — Приготовишь бобы с сосисками?
Майк усмехается.
— Для тебя всегда, Хэппи.
— Ты хороший парень, — говорит Хэппи, хлопая его по плечу. — Тогда не буду мешать. Просто хотел убедиться, что все в порядке. Тебе, наверное, стоит зайти повидаться с твоим парнем. Уверен, он волновался, когда ты утром не пришел.
— Он не мой парень, — бормочет Майк, при этом отчаянно краснеет. Проклятие ирландской крови, которого ему никак не избежать.
Хэппи закатывает глаза.
— Будто мы не знаем? Вы определенно не торопитесь. Напоминает мне о нашем конфетно-букетном периоде, когда мы прикидывались такими невинными. Вы двое медленные, как черепахи.
— Просто… — говорит Майк. И потом: — Это работает. Для нас. У нас есть время. По-моему, мы движемся медленно, но верно.
— Правда? Ну, добавлю ложку дегтя. Еще чуть медленнее, и вы будете двигаться назад.
Майк стонет.
— Хэппи.
— Да-да, — говорит Хэппи, махая рукой Майку, когда тот поворачивается обратно к своему магазину. — Только не удивляйся, если местные дамочки попытаются вас подтолкнуть. Ты же знаешь, как они относятся к подобным вещам.
Это уж точно. Он очень хорошо об этом знает. Настолько хорошо, что каждый раз, когда по понедельникам после полудня книжный клуб собирается в его магазине, обсуждение «Грозового перевала» или «Ребекки» отходит на второй план. Поскольку жительницы Амории подначивают и подкалывают его по поводу Шона Мелгарда. А когда он краснеет и запинается, не зная, что сказать, они начинают сюсюкаться.
Просто… все и так хорошо. То, что у них есть сейчас. И они оба знают, куда направляются. Майк считает, что важно само путешествие, а не пункт назначения. Его устраивает то, как обстоят дела сейчас. Их все устраивает.
Но это не значит, что он не волнуется, потому что он волнуется. Иногда. Он беспокоится, что, возможно, двигается слишком медленно, даже для Шона. Что, возможно, того, что он может предложить прямо сейчас, недостаточно. Он не знает, как это сказать, как лучше выразить словами, но иногда в этом нет необходимости. Потому что Шон всегда рядом, кладет руку ему на плечо и смотрит на него с той легкой улыбкой, которая появляется, когда он знает. Шон его знает. Наверное, лучше, чем кто-либо другой.
Они доберутся до конца.
Он вздыхает, открывая дверь в «Книжный червь», магазин, которым он владеет уже… долгое время. Он старается не думать о том, как долго, потому что это обычно вызывает головную боль, и если он только что оправился от очередного приступа, ему не хотелось вызвать новый.
Колокольчик на верху двери слегка позвякивает. Он включает свет, хотя в этом, возможно, и нет необходимости, учитывая солнечный свет, проникающий через окна в передней части магазина.
В «Книжном черве» пахнет, как обычно, бумагой, чернилами и пылью, и это успокаивает. Он знает это место, и вся тревога, которую он испытывал по поводу утренних размытых воспоминаниях исчезает, когда он поворачивает вывеску на окне на «Открыто».
Он думает о том, чтобы подождать, но записка все еще в руке, эта милая маленькая записка с почерком, который он так хорошо знает. Он не хочет ждать. Он хочет услышать голос Шона, просто чтобы обменяться приветствиями, и сказать, что не хотел беспокоить. Он заглянет к нему позже, когда закроет магазин, но до этого еще несколько часов.
Он снимает зеленую трубку и с привычной легкостью набирает на вращающемся диске знакомый номер. PY6-0520. Прикладывает трубку к уху, прислушиваясь к щебетанию на линии, проходящего через улицу и несколько домов. Он знает, как звучит телефон в закусочной. Ясный и громкий звонок, ведь он должен быть слышен через шум кухни и самих посетителей.
Отвечает Оскар, владелец закусочной и главный повар. Он грубоватый чернокожий мужчина с беспорядочно торчащими кустистыми бровями, уже начинающими седеть, хотя он едва старше Майка. Он также один из завсегдатаев еженедельной игры в покер, и он чертовски пугающий только снаружи. На самом деле, ему есть дело до большинства вещей.
«Забавно, — думает Майк, — ведь так можно сказать почти обо всех в Амории». Амория и правда замечательное место.
— Да, — рычит Оскар в знак приветствия.
— Привет, Оскар.
— Майки, — говорит Оскар, его голос значительно смягчается. — Как дела?
— Нормально.
— Да? Ты заставил кое-кого поволноваться, когда не зашел сегодня.
— О, Оскар, ты так сильно по мне соскучился? — поддразнивает Майк.
— Да пошел ты со всей этой ерундой. У меня нет времени на это дерьмо.
— Ну и словечки у тебя, — отвечает Майк, потому что знает, что ему это сойдет с рук.
— Да-да. Но если серьезно. Ты в порядке?
— В порядке, — говорит Майк, и почти сам в это верит. — Длинная ночь.
— Эта твоя бессонная штука?
— Бессонница, — мягко поправляет Майк. — Возможно. Никогда много не спал. Просто сегодня утром нужно было поспать немного подольше.
— Проверься у Дока, — твердо произносит Оскар. — Убедись, что это не что-то другое.
— Да, конечно, Оскар, — ответил Майк.
Потому что если он этого не сделает, то через неделю все будут его преследовать: дамы из книжного клуба и остальные жители Амории. Шон будет нахмурившись на него глядеть, а Майк ненавидит, когда Шон хмурится. Док в конце концов появится у него на пороге или в магазине, и проще просто сразу покончить с этим.
— Я серьезно.
— Знаю.
— Хочешь поговорить со своим парнем?
— Он не мой…
Оскар фыркает.
— Продолжай себе это говорить Майки. Посмотрим, куда это приведет. Чертовы глупые детишки.
Будто у них разница в возрасте не в несколько лет. Затем звук становится приглушенным, и Майк слышит, как Оскар зовет Шона, хриплым, но при этом сильным голосом. Кто-то кричит ему в ответ, и Майк знает, что люди в закусочной смеются и улюлюкают в адрес Шона. Так всегда бывает, когда Майк звонит. Еще хуже, когда он там. Такое ощущение, что они хотят этого… этого между ним и Шоном почти так же сильно, как и Майк.
Телефон переходит из рук в руки, и Майк слышит, как Шон говорит Оскару, что ответит, и, чтобы тот убирался и дал ему хоть немного уединения. Оскар возражает, что это его кухня, но любой может услышать нежность в его голосе. Всем известно, что Оскар Джонсон питает слабость к Шону Меллгарду.
— Алло? — Шон произносит в трубку, будто не знает, кто это, словно спрашивает, и Майк даже не пытается остановить теплое чувство, разгорающееся в груди.
— Привет, — говорит он, шаркая носком конверсов по ковру. В такие моменты он чувствует себя странно застенчивым, будто не знает, что сказать.
Но голос Шона звучит ласково, когда он отвечает:
— Привет. Мы скучали по тебе сегодня утром.
Майк прочищает горло и спрашивает:
— Мы?
Шон тихо смеется, и это звук, который Майк никогда не устает слышать.
— Я, — говорит он. — Я. Я скучал по тебе этим утром.
— Да. Я тоже.
Потому что он правда скучал, и его охватывает странное внезапное желание перевернуть вывеску с «Открыто» на «Закрыто», пройти через дорогу и просто посидеть за стойкой, понаблюдать за Шоном, пока он перемещается между столиками.
Но он этого не делает, наказывая себя за утреннее опоздание.
Шон угукает в знак согласия, потому что знает, что Майку становится неловко, когда речь заходит о чувствах.
— Ты в порядке?
И его должно раздражать, немного подбешивать, что он не может даже взять утром выходной, чтобы все не подумали, что что-то не так. Но это Шон, и он никогда не мог на него злиться. Не из-за этого.
— Ага, — говорит он.
— Ага, — поддразнивает его Шон.
— Извини, — говорит Майк, проводя рукой по лицу. Ему и правда нужно подстричь бороду. — Просто выдалось странное утро.
— Это как?
— Сам не знаю, — отвечает Майк. — Просто один из таких дней.
— Тебе можно их иметь.
— Можно?
— Наглец, — говорит Шон, и Майк слышит улыбку в его голосе. Не та лукавая улыбка, которой он улыбается большинству жителей. Не мягкая улыбка, которая появляется, когда он видит собаку. Даже не та улыбка, которая появляется, когда он чем-то взволнован и размахивает руками в возбуждении. Нет, эта улыбка предназначена исключительно для Майка Фрейзера. Она мягкая, спокойная и наполненная восхищением, и всякий раз, когда Майк ее видит, всякий раз, когда она на него направлена, у него пересыхает во рту и язык кажется распухшим. Волосы на затылке встают дыбом.