И тогда Юсуф сделал то, что давно задумал. Он достал из-за пазухи найденную на пляже свирель. Быстро, очень быстро, пока никто не увидел, поднес инструмент к своим ноздрям и заиграл старинную мелодию, под которую некогда, в дни далекой молодости, девушки исполняли танец живота в его родном местечке Перге. Юсуфу не удалось увидеть, как, пробужденная звуками его музыки, окаменевшая фигура начала танцевать, потому что из всех залов тут же сбежались смотрители, отобрали у него инструмент, чтобы он своей игрой не нарушал порядок и не мешал другим посетителям, и вывели вон из здания. Произошло это в один из вторников, во второй половине дня.
С тех пор дверь в музей была для Юсуфа закрыта. Но все же он успел кое-что узнать о своей танцовщице, пока играл на свирели. Ее движения, ее танец понимал каждый, кто видел скульптуру. Однако Юсуф понял плач женщины. Перед ним приоткрылась чужая тайна. Он проник в нее, глядя сквозь танцовщицу, сквозь ее красоту, сквозь танец, сквозь кожу, мышцы и кости. Плач женщины был вызван чем-то, что находилось в том же музее, в одной из его витрин, и по чему Юсуф рассеянно скользнул взглядом на пути к залу, где впервые увидел статую. Плач внутри танца был связан со старинным глиняным сосудом, украшенным черными рисунками, которые и помогли Юсуфу разгадать эту загадку. Рисунки изображали пожилых бородатых мужчин, обнаженных, с очень длинными и острыми членами. Сзади у них торчали маленькие хвостики, похожие на козлиные. Именно в этих членах и таилась причина плача танцовщицы. Члены этих полулюдей-полуживотных предназначались для других самцов. Женская утроба их вместить не могла. Однако те женщины, которые отваживались принять в себя эти получеловеческие члены или были к этому принуждены, либо умирали, либо оставались навсегда бесплодными, либо сразу же зачинали ребенка, потому что член проникал прямо в матку и осеменял ее… Зачавшие таким образом рожали андрогинов – детей, которые не были ни ангелами, поскольку не имели крыльев, ни человеческими существами, поскольку от рождения были лишены половых признаков и не могли иметь потомства. Именно таким существом и была танцовщица Юсуфа, самое драгоценное, что было во всей Анталье. Она не могла летать, но не могла и родить. Полуангел-полуженщина…
С этим знанием о плаче и танце Юсуф вернулся назад, на пляжи Антальи, где вновь принялся таскать свой мешок. Он больше не помнил, кто он такой, впрочем, ему это было безразлично. Потому что он понял кое-что еще о танцовщице, исполняющей танец живота. Он брел по берегу, увязая в гальке, и внимательно переводил взгляд слева направо и справа налево, стараясь не пропустить что-нибудь потерянное. Но то, что знал он, потерять было нельзя.
А знал он, что в музее каждый вторник во второй половине дня уборщица и кассирша начинают перешептываться между собой: «Греческая ведьма опять за свое. Видела, как она снова раздваивается? Одна остается на постаменте, а вторая встает у окна, из которого видно море». – «Это греческая ведьма над нами издевается, мстит, что не пускаем того музыканта, хочет, чтобы он ей играл…»
Теперь по вторникам во второй половине дня все двери и окна в здании музея стали открываться в другую сторону, и все уборщицы и смотрители знают, что это дело рук греческой ведьмы. Чтобы хоть как-то успокоить танцовщицу, им пришлось однажды вечером положить к ее ногам двуствольную свирель, отобранную в свое время у Юсуфа.
Кое-кто предполагает, а Юсуф знает наверняка, что иногда по ночам она прижимает инструмент к ноздрям, играет печальную мелодию и танцует свой танец, не сходя с постамента.
6
Замок на озере Maggiore
– Говорит Нил Олсон! – пророкотало в мобильном телефоне Филиппа Рубора. – Как ты?
– Сегодня гораздо лучше, чем завтра, – ответил художник.
– Поэтому-то я и звоню. Ты похож на человека, который не понимает, что с ним случилось.