— А теперь, я думаю, пора бы уже и червячка заморить, — сказал Граф после того, как поезд, наконец, тронулся и все устроились на своих местах.
— Морить-то его почти нечем, — сказал Руфат. — Кроме хлеба, сахара и селёдки ничего нет.
— Живы будем — не помрём. Может, у малолеток что-нибудь со стола упало, — улыбнулся Граф.
В камере-купе засмеялись. Все знали о чудачествах малолеток, их многочисленных «подлянах».
— Дуркуют пацаны, сигареты в красной пачке — западло, со стола пайка упала, не поднимают, колбасу не едят, — вклинился в разговор молодой этапник, который, по всей видимости, сам недавно только перешёл из колонии для малолеток на «взросляк». — У них на эту тему даже стих есть:
и так далее…
— Дети — они и в лагере дети, — грустно усмехнулся Граф. — Наслушались рассказов о блатной романтике, напридумывали себе всякого…
— Ничего, на взрослую зону придут, закончатся мамины передачки и посылки, сразу все «подляны» забудут, — авторитетно заявил Горби. — На голой пайке долго не подуркуешь.
— Эй, пацаны! — крикнул молодой этапник и постучал в перегородку между камерами-купе. — Если есть чего вкусненького, то подогрейте соседей. У нас в хате авторитет постится!
— Сейчас сделаем, — отозвались детские голоса за стенкой. — Будь спок.
— Ну вот, братва, сейчас раскумаримся чем-нибудь, — удовлетворённо хмыкнул молодой этапник, заискивающе заглядывая в глаза старшим по возрасту, да и по рангу.
«Вот так становятся «шестёрками»», — подумал Граф и, скользнув по молодому парню презрительным взглядом, отвернулся.
…На вечернюю оправку в туалет первыми стали выводить женщин. Как сквозь строй проходили они по узкому коридору вагона, ловя на себе жадные, голодные взгляды истосковавшихся по женским телам, мужчин. Большинство прямо прилипли к решётчатым дверям камер-купе.
— Милая, «пульни сеанс»! — крикнул кто-то проходившей по коридору молодой женщине.
— С картинками, в натуре! Век свободы не видать! — поддержал просителя сосед по камере.
— Трусики покажи! — закричали в другой камере.
— А ещё чего показать? — не поворачивая головы, спросила женщина.
— Ковырялка! — звонкими голосами кричали малолетки. — Попробуешь пальчика — не захочешь потом мальчика!
— Сопли утрите, — бросила малолеткам на ходу молодая, красивая женщина, потом снисходительно улыбнулась и, чуть замедлив шаг, подняла подол платья до пояса, оголив не только стройные ноги, но и бёдра, поражая этапников, прильнувших к решётчатым дверям камер-купе, мимо которых она проходила, белизной и размерами своих ягодиц.
Восторженный, одобрительный рёв одновременно вырвался из нескольких десятков мужских глоток.
— Что за шум? — грозным голосом спросил выскочивший из своего купе начальник конвоя с погонами старшего лейтенанта на плечах.
— Да вон, стриптиз устраивает, — кивком головы указал на женщину выводной конвоир.
— По просьбе зрителей, — добавил второй конвоир.
— Ну-ка прекрати мне здесь шоу устраивать! — заорал начальник конвоя на женщину. — Будешь безобразничать, до самого Комсомольская на оправку больше не выйдешь!
— Да ладно, гражданин начальник, пусть мужики порадуются, — засмеялась женщина. — От меня, ведь, не убудет.
— От тебя не убудет, — усмехнулся начальник конвоя. — А они сейчас начнут дрочить все разом и от качки вагон перевернётся.
Стоявшие в коридоре солдаты дружно захохотали.
— Вот гады, ещё издеваются! — закричал кто-то истошным голосом. — Сами по ночам шворют этих баб во все дырки, а нам даже «сеанс» словить не дают!
Теперь грохнул хохот в камерах. Начальник конвоя с остервенением сплюнул на пол, витиевато выругался и ушёл в своё купе.
Ближе к ночи в вагоне стало душно и жарко, и это не смотря на то, что снаружи стояла довольно прохладная погода — всё-таки ноябрь месяц. Давало о себе знать большое скопление людей в ограниченном замкнутом пространстве.
— Окна откройте, дышать невозможно! — раздавались истошные крики то из одной, то из другой камеры.
Конвоиры на эти крики не обращали никакого внимания, только злобно огрызались, когда изнывающие от духоты и мокрые от пота этапники материли их на все лады.