Миндальные и персиковые деревья всегда пленяли Ван Гога своей изысканностью. Он находил японские мотивы повсюду в Арле — своей новой Японии, и тема цветущих веток и отдельно стоящих небольших фруктовых деревьев, несомненно, подсказана приемами его любимого Хиросигэ, который четко делил подобные изображения на два плана, помещая вперед резко выступающую деталь и мягко трактуя сливающийся в единое целое фон. Цветовая гамма Ван Гога становилась все ярче, контрасты — все смелее и динамичней, теперь с первого же мазка он писал цветом. В одном из писем к Эмилю Бернару художник говорил о своем методе: «Работая всегда непосредственно на месте, я стараюсь найти в рисунке самое существенное; потом перехожу к плоскостям, ограниченным контурами… я заполняю их цветом, равно упрощенным с таким расчетом, чтобы все, что будет землей, было выдержано в одном и том же фиолетовом тоне; все, что будет небом, — в синей тональности; чтобы зелень была либо зелено-синяя, либо зелено-желтая, с намеренно подчеркнутым в этом случае преобладанием желтого или голубого».
Летом 1888 Ван Гог стал настоящим солнцепоклонником, жрецом огненного культа, одновременно вдохновляющего и сжигающего. Солнце и его всепроникающий свет — главный символ новой религии чистого цвета мастера, который работал под палящим арльским солнцем, бесстрашно подставляя его лучам голову, чтобы этот жар пропекал насквозь, позволяя глазам видеть горение лучей в красках. Анри Перрюшо писал: «Солнце было его „пунктом“, его идолом, отражения которого он с экстазом искал в золоте лучей, сжигающих землю». Солнце стало для художника и одним из символов Арля, его новой Японии — Страны восходящего солнца.
Основываясь на изучении искусства японцев, Ван Гог вывел для себя правило, которое стремился соблюдать в большинстве работ: «Нет синего без желтого или оранжевого; значит, если вы пишете синее, давайте рядом и желтое, и оранжевое». Стремление к классификации цветовых контрастов живописец противопоставлял сложностям дифференцированной техники импрессионистов. Он остался верным принципу дополнительных цветов, но упростил его в духе японцев. В пейзаже «Кукурузное поле» предстает характерно арлеанская колористическая комбинация, где вариация синих тонов усиливается целой гаммой желтых, сгущающихся до оранжево-коричневых.
Ван Гог непрестанно писал солнечные пейзажи Арля. Из письма брату Тео: «У нас здесь безветренно, стоит великолепная жаркая погода, а это-то мне и нужно. Солнце, свет, который я за неимением более точных термином могу назвать лишь желтым — ярко-бледножелтым, бледно-лимонно-золотым. Как, однако, прекрасен желтый свет!» «Природа здесь необыкновенно красива! Везде, надо всем дивно синий небосвод и солнце, которое струит сияние светлого зеленовато-желтого цвета; это мягко и красиво, как сочетание небесно-голубого и желтого на картинах Вермера Дельфтского. …Меня это захватывает настолько, что я даю себе волю, не думая ни о каких правилах».
Желтый и синий — любимые и глубоко символичные цвета в палитре мастера. Подобно тому, как в музыке существуют минорный и мажорный строй, так и эти краски делят вангоговский цветовой ряд надвое. Для него теплые желтые тона и холодные синие — антагонистичны, как жизнь и смерть. В желтой мажорной гамме, от нежно-лимонной до интенсивно оранжевой, художник видел некое светлое, жизнеутверждающее начало. Цвет солнца и созревшего хлеба для Винсента был цветом радости, тепла, человеческой доброты, благовестом счастья и христианской любви — всего того, что включалось в его понимание жизни. Противоположный по смыслу синий, от голубого до почти черно-свинцового, — цвет печали, бесконечности, тоски, отчаяния, душевной муки, фатальной неизбежности и, в конечном итоге, смерти. Символическое преобладание того или иного цвета, их взаимодействие, столкновение и борьбу зритель встречает в большинстве вангоговских пейзажей зрелого периода. Безмятежные, залитые солнцем поля Арля стали для живописца символом утраченного рая, который он так стремился обрести.