Я как-то даже воспрял духом. Похоже, пронесло. Девятая... ржа! Сглазил! Приятный лёгкий холодок и знакомое покалывание. Это оружие мне... подходит. Очень подходит.
Степлер убедился, что энергетическая идентичность подтверждена и осторожно вынул карточку из моих одеревеневших пальцев. Застрекотал что-то там по клавиатуре, вчитался.
- Юлия Азарова, девятнадцать лет, форма оружия - пистолет «Пустынный орёл», - сообщил он через пару секунд. - Больше информации нет.
- Тьфу, барахло... ну хоть баба.
Юля
- Азарова, на рентген! - проорала дежурная сестра, приоткрыв дверь в палату. Я отложила журнал, в который бездумно пялилась уже бог знает сколько времени, и неловко сползла с продавленной больничной койки. Ждать, пока меня пересадят в инвалидную коляску можно было до посинения, да и неласковые руки задерганных, злых на весь свет санитарок раздражали до кругов перед глазами.
Наверное, я неудачница. Нет. Не наверное. Совершенно точно. Но мне просто не повезло. Я промахнулась совсем чуть-чуть. Словно прыгнула с края крыши, а до другой не достала кончиками пальцев на считанные миллиметры. И полетела вниз, ломая руки, ноги и душу.
Какая ирония судьбы... нда. На самом деле вместо этих горьких, но красивых книжных слов у меня в голове крутилось совсем другое: “вот бля...во!”
В тот момент, когда моя жизнь кончилась, до выпускных экзаменов и дипломного спектакля Омской Академии Хореографии оставалось меньше четырех месяцев.
Десять лет каторжного труда у балетного станка оставались позади, десять лет на износ, со стиснутыми зубами, только вперед, не останавливаясь ни на секунду. А иначе “бедную сиротку”, которую лично притащила в интернат Царица Наталья, разглядев на каком-то дурацком отчетном утреннике, выпнули бы обратно в детдом впереди собственного визга.
Помню, лет в одиннадцать, или в двенадцать, выйдя из возраста восторженной личинки, я попробовала бунтовать, сбегать в самоволку и работать в полноги. Ну надоело пахать до кровавых мозолей, захотелось мороженок, балдеть по вечерам с “крутыми пацанами” в подворотне напротив интерната, я даже курить пробовала. На чем и погорела.
Дежурная по этажу за шиворот приволокла “обнаглевшую соплю” в кабинет директора и ушла с чувством выполненного долга.
А я осталась, прибитая, как гвоздем к коврику, взглядом великолепной и неповторимой Царицы всея Академии - Натальи Кац. Ух, как она на меня посмотрела... столько в ее взгляде было брезгливого разочарования... столько холода, что я мгновенно смерзлась внутри от смертельного ужаса. Кажется, ткни пальцем - и рассыпалась бы в осколки, растаяла грязными лужицами на роскошном натуральном ковре, между директорским столом из красного дерева и белым кожаным диваном.
Собственно, почти это самое мне и пообещали. Наталья Леонидовна спокойно, тихим, вкрадчиво-проникновенным голосом перечислила мне все, что произойдет, если я еще хоть раз позволю себе закурить, сбежать без увольнительной или халтурить на занятиях.
Всего несколькими словами Царица Наталья обрисовала мне все перспективы. По пунктам - про детдом, наркоту, пьянство в подворотне, комнату в бараке с протекающей крышей и удобствами во дворе, работу поломойкой за нищенские копейки... и абсолютную, безграничную ненужность. Она говорила, а я словно своими глазами видела, как это будет, и боялась так, что чуть не опозорилась прямо на директорский ковер.
Именно тогда я четко поняла, почувствовала каждой клеточкой еще дурного мозга, что между мной и всеми другими девчонками в академии - мамиными дочками, богатыми и бедными, талантливыми и не очень - пропасть. Им всем есть куда уйти, если с балетом не сложится.
А мне идти некуда. Я или буду лучшей, или не буду вообще.
И я стала лучшей. Боже, как я пахала! Как ревела ночами, сжимая до мяса стертые пальцы. Напрашивалась на все дополнительные занятия. Прослыла заучкой и занудой. Постепенно растеряла всех подружек. Потому что дружить со мной было некогда и не о чем. Я не лезла в девчачьи разборки, не курила с соседками по комнате в открытую форточку, не строила глазки прикинутым мужикам у служебного входа на отчетных спектаклях... не... не...
Я ничего “Не...” с одиннадцати до девятнадцати лет. Меня даже кличка “Роботька”, данная однокурсниками, никак не задевала. Ну, почти... что бы они понимали!