Беспечный, каким становишься в красивой обстановке, Мюрад лег спать. Здесь он был в безопасности. Брызжущее золотом облако плыло в темном небе. Во сне ему почудилось, что он слышит, как насвистывает какую-то мелодию.
С утра он разузнал, где находится ближайшая больница; она была совсем близко, на одной из соседних улиц, и туда можно было дойти пешком. Он хотел, чтобы ему заново перебинтовали руку.
Сестра, снимавшая с его запястья грязную повязку — она пользовалась при этом такими специальными ножницами с длинными концами — спросила, как случилось, что он повредил себе руку.
Глупая случайность, ответил Мюрад.
Наверное, Вы много выпили, сказала сестра.
Мюрад засмеялся.
Не только это, ответил он.
Он был горд, что мог говорить о своей ране с такой легкостью.
Какой бы незначительной ни казалась эта рана снаружи, она разверзалась так глубоко вовнутрь, как пещера в горной породе.
Да: тогда он был опустошен и потерял себя! Его нынешнему настроению хорошо отвечал разговор, завязавшийся у него в приемном покое с мужчиной, у которого гноились пальцы на ногах. Собственно говоря, пальцев на ногах у него уже не было, их отняли ему давно, еще во время войны; теперь обрубки воспалились.
Мужчина рассказывал Мюраду про войну, и о том, как ему ампутировали пальцы:
Сперва бутылка рома, сказал он, потом деревяшку в зубы: и вперед!
Мужчина гордился жестокостями, которые он совершал, претерпевал и пережил; таков был и Мюрад.
Сияя невинностью, он вышел из больницы на приветливую осеннюю улицу, обсаженную увядающими, бледно-зелеными деревьями. По-настоящему осень еще не наступила, но было уже свежо. Красный гранит мостовой блестел, воздух сверкал, и какой-то ребенок с рукой в гипсе бежал вдоль решетки больничного сада.
Мюрад зашел в пивную. Он был чисто выбрит и почувствовал, как приятно пощипывает горло, когда внутрь потекло холодное пиво. К нему попытались пристать двое проходимцев, их губы были лиловато-вишневыми после ночи, проведенной на улице, но он отогнал их от себя. Правда, уходя, он небрежно катнул по стойке монету трактирщице и чуть заметно показал на бродяг.
Вот, значит, каков он был! — Хотя он знал, как непрочна радость, глубоко в нем сидело желание отдаться ей без остатка. Его волосы, всегда так гладко лежавшие на затылке, растрепало ветром. Он ощущал, какие у него круглые, крепкие и здоровые щеки. Увидев проститутку, которая, несмотря на ранний час, уже прогуливалась в меховом пальто по своей улице, он заговорил с ней, просто оттого, что чувствовал, как весело бурлит в нем жизнь.
Пойдешь со мной, спросила женщина.
Пока не знаю, сказал Мюрад, давай немножко поболтаем!
Ты не здешний, сразу же сказала женщина.
Но я остаюсь здесь, ответил Мюрад.
Между обшарпанными кирпичными и каменными домами вел наверх приветливый переулок, по которому Мюрад прокладывал себе путь в толпе домохозяек с продуктовыми сумками. Подвыпившие матросы в синей с белым форме шатались по улицам, неуклюже озираясь вокруг.
Но радость, охватившая Мюрада, была недолгой. Достаточно было ему хотя бы на миг забыть, что он в радостном настроении, и этого настроения уже как не бывало.
Вот какой-то мужчина прислонился к стойке около уличного киоска и ел поджаренную колбаску. Голая рука высунулась из окошечка и забрала тарелку, с которой ел мужчина. Из трубы над киоском поднимался дым. Не успел Мюрад оглянуться, как все в нем застыло; мускулы как будто бы схватило морозом. Он стал негнущимся и почти прозрачным; словно его заколдовали, и его душа стала стеклом с ледяными узорами: стеклянный король!
Самоощущение Мюрада не было неточным. Правда, если бы оно было еще чуть точнее, от его внимания не ускользнуло бы, что это состояние просто стало для него слишком привычным. Он запугивал сам себя. Но одновременно он наблюдал за собой с хладнокровием, от которого начинаешь воспринимать свою собственную душу как что-то чужое.
Он, действительно, стоял на краю смерти! И последний остаток тепла, еще сохранившийся в его сердце, готов был иссякнуть, как своего рода ток жизни, превратиться в лед.
Когда Мюрад стоял в холле отеля и разговаривал по телефону с маклером, он еще сопротивлялся, видя, как красно-оранжевые прожилки на зеленых плитках стены превращались в узор инея. Маклер обещал зайти сейчас же. Мюрад прикрыл глаза: поможет ли это?
Потом он усмехнулся: Пусть весь мир ворвется в него как порыв ветра! Пусть перевернет все вверх дном: Для него это ничего не будет значить, он не чувствовал ничего. — Это было приятно. Он праздно ждал в холле, разглядывая портье, выдающего постояльцам ключи и доставленную на их имя почту.
Если бы Сюзанне удалось выведать, где я, и она бы написала мне, я просто не взял бы ее письмо.
Однажды он видел в кузнице, как кузнец опускал раскаленный кусок железа, это был обруч, в ванну, наполненную песком.
Маклер был хорошо одет, и по нему было видно, что он из деловых соображений надевает каждый день свежую сорочку.
Его машина стояла перед отелем.
Вы что-нибудь нашли, спросил Мюрад.
Да, в старом городе.
Среди пустынных, заброшенных участков земли, то тут, то там пересеченных каналами, стояли отдельные старые дома в тени сверкающих небоскребов. Через участки были проложены мощеные пешеходные дорожки.
Здесь мне не нравится, сказал Мюрад.
Маклер кивнул.
Тогда поедем в другой район, сказал он.
Эта часть города была расположена на склоне холма, который круто спускался к морскому заливу. Здесь, большей частью, стояли сплошные ряды кирпичных домов, утопавших в зелени. На заднем плане проплывали красноватые облака.
Когда маклер притормозил, чтобы остановиться у одного из домов, — плющ поднимался вверх по стене и свешивался к соседнему дому, — Мюрад дотронулся до его руки и сказал: Знаете, у меня была семья — но Вам это, конечно, не интересно. Я упомянул об этом только потому, что теперь мне нужна красивая квартира, уютная квартира, которая принадлежала бы мне — и все такое!
Я понимаю, сказал маклер.
Третья квартира располагалась на первом этаже муниципального дома, окна большой комнаты смотрели на улицу, другие окна выходили в сад: три куста сирени и под ними бак для мусора.
На него как раз запрыгнула кошка.
Здесь Вам вряд ли понравится, сказал маклер, я показываю Вам эту квартиру только для полноты картины. Прежний квартиросъемщик переехал в другой город.
Тогда я эту квартиру беру, перебил Мюрад на полуслове.
Маклер направился к своей машине, чтобы принести бланки для договора.
Вернувшись, он увидел, что Мюрад смиренно стоит у окна. Может быть, маклер был дружелюбнее, чем считал Мюрад, потому что прежде чем объяснить, как заполнять бланк, он еще сказал:
Я желаю Вам, чтобы здесь Вы стали счастливы.
Ранним утром женщина — у нее был выходной — отправилась в пригород, где жил Мюрад. Она хотела спросить у хозяина дома, не знает ли он новый адрес Мюрада.
О Мюраде она уже давно ничего не слышала. Ребенка, которого ей пришлось взять с собой, она усадила под деревом с красными плодами, дала ему игрушки, и только после этого, откинув назад волосы, вошла в дом.
Почему она наводит справки о Мюраде?
От нужды? Из любопытства? Потому что она оскорблена, потому что травмирована? Из мести? От тоски? Имеет ли она какие-то намерения? Любит ли она Мюрада? Или она его ненавидит?
На все эти вопросы Сюзанна, если бы она не предпочла просто рассмеяться, ответила бы, пожалуй, так:
Я не люблю Мюрада, это было бы слишком пошло. Денег у меня достаточно. Но все же иногда он как будто стоит у меня перед глазами, смотрит долго и с какой-то упорной нежностью, так что я не могу отрицать, что он жив. Может быть, я хочу узнать его адрес только затем, чтобы дать пищу своему воображению; но уж всего моего воображения он не занимает никак. Он просто должен знать, что со мной надо считаться.