Брюнетка такого ответа не ожидала.
– Я из газеты «Водоканал».
Людмила Алексеевна молча расстегивала пальто, неторопливо, пуговица за пуговицей, как хозяйка положения.
– Вам что, не нужен пиар? – спросила брюнетка.
– Такой. Не нужен.
Людмила Алексеевна знала, что такое убийственная вежливость.
– Прошу простить, но у меня здесь ценные бумаги, договоры, а с вахтером, который выдает ключи кому не следует, поговорю.
Брюнетка покачала головой.
– Пойдемте в фойе, – сказала она Мише.
– Хорошо, – ответил он кротко.
Когда они вышли, Людмила Алексеевна хотела закрыть дверь, но решила не делать этого. Даже распахнула дверь еще сильнее, так, чтобы та заняла половину коридора.
Пусть художник лопнет от злости.
Затем она принялась открывать забитое гвоздями окно. Ей срочно нужен был свежий воздух. Рывок. Окно поддалось.
Сквозняк смахнул со стола бумаги. Дверь захлопнулась, словно кто-то выстрелил ей в спину.
Вахтер разнесла новость по всему театру:
– Завлитша-то замуж собралась.
По меткому выражению артиста Кудрявцева, «Людмила себе свисток намундолила».
По коридору мимо кабинета начали ходить артисты и заглядывать в открытую дверь. Людмила Алексеевна заметила, что за ней наблюдают, и выдвинула стол вперед, чтобы хорошенько рассмотрели.
Количество визитеров резко увеличилось. Даже художник пришел посмотреть на Людмилу Алексеевну.
Нервно мигая, с черной челкой, разделяющей лицо на две половины, он встал в дверном проеме, а потом постучал по косяку узловатыми пальцами.
– Что вам угодно? – спросила Людмила Алексеевна.
Художник замычал, запыхтел, сказал, что он за степлером, степлера не взял и вышел.
Людмила Алексеевна почувствовала себя так хорошо, что у нее запершило в горле. Она закашлялась, элегантно прикрыв рот ладонью.
Премьеру назначили на следующий день. А этим вечером Людмила Алексеевна была приглашена в кабинет главного, на ужин для своих: главный, драматург, художник, директор Камиль Маратович и она. Это было и неожиданно, и как-то в порядке вещей. Словно начал сбываться давно заготовленный план по исправлению ее жизни. Она стала элитой театра. И все произошло как-то само собой.
В кабинете секретарша главного выключила верхний свет, и ужин проходил при яркой настольной лампе с красным абажуром.
При полусвете члены руководства казались очень приятными людьми.
Выяснилось, что Миша умеет петь песни. Голос у него был сильный, а манера подачи необычная. Он с фальшивым усилием брал самые высокие ноты и неожиданно обрывал их, делая звуком запятые в воздухе. И слушатель никогда не ожидал этого.
Людмила Алексеевна сидела в сторонке и слушала Мишино пение с замиранием сердца. Разглядывала гитарную деку, чтобы не встретиться с Мишей взглядом.
А утром она обнаружила молодого драматурга у себя в кабинете. Он спал на ее диванчике. Пьесы графоманов были скинуты на пол, стопки расползлись веером. У спящего было серьезное лицо, словно он с плотно закрытыми глазами выслушивал важные новости.
Окно было распахнуто настежь, в морозном воздухе висел запах алкоголя, легкий и приятный.
Людмила Алексеевна посмотрела на Мишу и задала себе классический вопрос:
Будить или не будить?
Но Миша проснулся сам. Резко, словно по приказу. Сел и сразу заговорил деловым тоном, подробно объясняя, почему он здесь оказался, словно и не спал секунду назад. Он перешел сюда из комнатки за сценой, куда поселил его экономный Камиль Маратович.
– Я не мог там спать, – говорил он, сидя на диванчике и разминая шею. – Там нет окон. Там фотообои по стенам, березки. И душно очень. Я пошел вниз, взял ключ. А здесь у вас свежо, окно открыто. Извините.
– Ничего страшного.
– Да? – Миша улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой. – А я боялся, вы ругаться будете.
Людмила Алексеевна поняла, что пропала.
В столовой буфетчица сказала Людмиле Алексеевне, что драматург вместе с артистом Зверевым, исполнявшим в спектакле роль хулигана, всю ночь ездил по саунам и другим злачным местам. Она почувствовала себя нехорошо, сжала губы почти что в точку и промолчала.
– Зверев пистон от жены получил уже, – сообщила буфетчица.
Людмилу Алексеевну мало тревожила судьба Зверева. С одинокой тарелкой на подносе она отошла от стойки. Сидела после за столом с абсолютно прямой спиной и переживала предательство. Рисовая каша на молоке осталась нетронутой.
Кому можно верить?
Когда артисты театра репетировали пьесу, они на время репетиций начинали разговаривать репликами из спектакля. Людмиле Алексеевне эта манера не нравилась.