Камень рвут тут же, невдалеке от коровника.
Иеромонах-каменотес совсем крестьянин. Та же походка с приседанием, то же озабоченное выражение лица. На нем короткая куртка и скуфья.
— По нашему делу нельзя длинных одеяний. Уж я и то на духу спрашивал, не во грех ли и осуждение мне будет сие. Но, спасибо, отец Дамаскин утешил. Он ведь какое мне мудрое слово сказал: не ряса делает монаха. Иной в коротком и неблаговидном все же монах, а другой и в длинном, да хуже всякой блудницы вавилонской. Ты, говорит, хучь все с себя скинь, да не соблазняйся, и инок выйдешь. Ну, я с тое поры успокоился. Теперь ничего, без всякой опаски в блудном виде хожу.
Все завалено обломками гранита. Суета работы. Приходится выкрикивать слова, чтобы их услышали. Вон бурят трое рабочих положенную горизонтально, громадную гранитную плиту, чтобы она раскололась; другие тешут уже расколовшуюся. Третьи подрываются под обломки скал, чтобы сдвинуть их с места. Рослый, широкогрудый красавец конь стоит около.
— Это у нас Сила-богатырь. Как рабочие не могут сдвинуть — сейчас его. Мигом выпрет. Горы может! Вон он у нас каков, — восхищался монах-каменотес, хлопая Силу-богатыря по спине. Тот только передвинул кожей и повернул морду к нам.
— Что, брат, хлебца захотелось, а?
Сила-богатырь ткнулся ему мордой в руку.
Какие гордые лесные великаны легли ради этого коровника. Я видел тысячи таких бревен, заготовленных обителью. Они валяются тут же. В стороне для рабочих поставлено два домика и трапеза под навесом. В субботу на воскресенье они приезжают в обитель.
Между работниками бывают исключительные натуры. Теперь в обители работает по обету некто В.И. У него, в Питере, богатое хозяйство, мастерская, дети. В почете он там, и совсем бы жизнь его шла хорошо, если б по временам не запой. А начнется — хозяин ходит оборванный, по частям ночует[107]. Поношение всей семье, не говоря уж о сраме перед рабочими. Приехал он в Валаам раз, помолился — как рукой с него сняло "запойное озлобление". С тех пор он постоянный гость и работник в обители. Теперь его вызвали сделать воротцы и чугунную решетку для ограды, и уж четвертый месяц он, вместе с данными ему в помощь иноками, трудится над этим делом. Кстати, и иноки местные так пообучились, что после его отъезда могут и одни продолжать дело.
Какой тяжелый труд здесь совершается монашескими руками, я убедился в этом именно на постройке все того же коровника. Погреб приходится вырубать в цельном граните. Вода чуть сочится сквозь его поры, для нее проделывается канавка. Эта египетская работа совершается также системою послушания.
XIII
Гранитные утесы правильными отвесами обрушиваются в покойные воды Нового пролива. На их вершинах ели и сосны, точно молчаливые часовые, сторожат сверху свою заманчивую пустыню. Мы плывем мимо, невольно погружаясь в дрему. Цель нашей поездки — самый строгий скит Валаамский — Иоанна Предтечи, куда из богомольцев не пускают почти никого. Много, много, что в год трое, четверо посетят отдаленный уголок. Об одном из двух схимников запретного скита мне говорили ранее, и я горел нетерпением скорее познакомиться с этой в высшей степени интересной личностию. Он известен под именем "безмолвника".
Красивый Новый пролив тянется до мостика, за которым начинается канал Копаный, проведенный монахами. Тут было песчаное безводье — о. Дамаскин вырыл достаточную для лодок ложбинку — в две сажени шириной и пятьдесят длиной. Глубина канала — сажень. Окончена работа в 1859 году. В одном месте привелось срыть прочь выступ горы с гранитным стержнем. Стены под водой выложены камнем. Вся работа сделана грубо, но прочно и является замечательной, потому что над нею трудилась одна невежественная масса. Специалистов не было. Бесконечная энергия, сметливость, настойчивость и масса даровых рабочих сил, которыми располагает обитель в лице своих монахов-крестьян. Этим каналом дали выход в море всевозможным внутренним озерам и салмам. В конце, где канал выходит в один из Ладожских заливов, два его берега смыкаются, и мы плывем по узенькой щели. Один ее берег — каменный пологий мыс, другой — крутая лесистая гора. Из-за ее вершины едва заметен зеленый купол. Он словно прячется в чащу от чуждого взгляда. Это-то и есть скит — цель нашей поездки. Весной и осенью в этом проливе лед слаб — ни на лодке, ни пешком. Пустынники скита запасают на это время сухари, тем и живут… В обыкновенное же время им ни молока, ни масла, ни рыбы не полагается: едят овощи, пустые щи, кашу с квасом. Всех отшельников теперь четверо. О. Ириней — "безмолвник" лет семидесяти, манатейный монах[108], тоже старик и двое рясофоров, изъявивших ревность потрудиться именно в этом ските. Кругом вода. Островок — четверть версты в ширину и половина в длину. Точно на корабле, затерянном среди океана, живут эти отшельники, почти не имея сообщения с остальным миром. Со своих вершин смотрят они на паруса далеких судов, скользящих по безбрежному простору озера, привязываются ненадолго к ним мыслью и грезой; видят иногда чухон-тюленщиков, которые на своих лодках плавают мимо, стреляя морского зверя. Изредка в непогоду пловцы просят ночлега и заночевывают в лесу, вне стен скита… Жизнь этих отшельников похожа на ту, которую ведут маячные сторожа на отдаленных островах Северного океана да промышленники, поневоле зимующие на острове Обретенном, т. е. на Новой Земле.
108
Манатейный монах — манатья (церк.) — мантия монаха, на ношение которой он приобретает право только после пострижения. Манатейный монах — монах, уже прошедший искус (испытательный срок), давший монашеский обет, прошедший обряд пострижения (крестообразно выстригаются волосы на голове) и получивший новое, иноческое имя.