– А что бы вы делали с художницей?
– Не знаю.… Покупал бы ей краски…
Он снял и положил на стол очки, потер намятую переносицу. Я поймала себя на том, что только сейчас рассматривала его. Его бордовый шарф как пароль «мы с тобой одной крови» для не встреченной художницы обнимал полную щетинистую шею. Крупные губы, мясистое лицо, скрытые ресницами и бровями темно-карие глаза без блеска, ничего не выражающие угли заросшего травой кострища. Он ел механически, без эмоций, словно еда была безвкусной.
– Вкусно? – Проверила я предположение.
– Что?
– То, что вы едите…
– Вполне. – Ответил он пресно. – А что?
– Нет. Ничего.
– Мы завтра встретимся? Вы свободны?
– Завтра вряд ли. Может быть, в выходной.… Не знаю еще.
– В выходные я с сыном. – Лев вынул из внутреннего кармана пиджака фотографию. – Вот. Доказательство. Это мы на футболе.
Я взяла в руки фотографию. Серьезный «папа» в очках, с сыном, на трибуне стадиона. Тот же лихо закрученный бордовый шарф, карточка «ВИП» на животе, всклокоченная голова болельщика и рядом мальчик лет десяти. Картина «отец болельщик с мальчиком».
– Хороший ребенок, хороший папа, – вернула я фото.
– Это еще жена снимала…
– Это тот же шарф?
– Нет, другой. Тот жена дарила, а этот я сам купил.
– Точно такой же. Зачем?
– Не задумывался над этим…
Я занялась десертом. Работа по отделению клубничин от сливок и их обоих от толстого рыхлого бисквита требовала сосредоточенности. Этот кусок мокрого хлеба, обмазанный сливками и залепленный ломтиками клубники, и был, по словам официанта «чем-нибудь легким и нежирным». Вот оно жлобство, которое все захлестнуло, думала я, ковыряя кусок…
– Бывают женщины похожи на чуть привядшие цветы, но этим ты ещё дороже…, – вдруг произнес Лев.
– Ну да… Осетрина не бывает второй свежести, а женщины бывают. Так я и не скрываю возраст. К чему эта ваша сентенция?
– Не моя, а поэта Светлова, я лишь хотел намекнуть на сегодняшнюю картину, возможно, сделал это неуклюже. А стихи хорошие… и цветы красивые… Вспомните Тарковского и не ведите себя как маркшейдер.
– Ладно. За незнание строчек поэта Светлова – стыдно, честное пионерское.
– Стыдно это хорошо. Мне нравится, когда женщине стыдно. Вы любите секс?
– А что? – Оторвалась я от десерта.
– Ничего. Просто спрашиваю.
– Качественный люблю.
– Качественный это какой?
– Качество – понятие растяжимое. Можно долбиться три часа и останется ощущение, что недодали, а можно быстрей освободиться, и икать потом неделю от одного воспоминания.
– Научите?
– Не помню, чтобы объявляла набор на курсы. Может, с памятью что?
– Вы опять набрасываетесь?
– У вас женщины делятся на добрых дам и злых недам?
– Ну что вы право, просто я хотел выразить солидарность. Не люблю мудачек, берутся некоторые и не делают, как положено. А вы купите фаллоимитатор. Я подарю вам батарейки. Пусть эта музыка будет вечной, если я сменю батарейки….
Десертная ложка залипла в мокром хлебе от неожиданности предложения.
– Спасибо. Вы настоящий джентльмен, Лев. Вечная музыка в раю только. И батарейки для фаллоимитаторов у меня есть. Юмор у нас с Вами слишком разный. В этом дело, а не в фаллоимитаторе…
– Это ведь опять не моё…. «Наутилус-Помпилиус»……я опять неудачно сымпровизировал. Что-то у меня совсем настроения нет…
– С таким настроением лучше самому справляться, а не ждать, что кто-то исправит.
– Не дуйтесь… Просто вы «зрите в корень», а я вам стихи….а они в воздухе… Где мои крылья, которые нравились мне….Вы, наверное, статьи о семейных ценностях пишете?
– Почему вы так решили?
– Потому что о семейных ценностях пишут те, у кого их нет…Кругом тупость, не только в «семейных ценностях», не переживайте, вы не одиноки в своей безответственности….
– А не пойти ли вам с вашим назиданием, Лев?
– Это лозунг вашего журнала? – Он улыбнулся и потер глаз, словно хотел очистить заросший травой уголек. – Это как вольноопределяющийся Марек издавал журнал про животных и придумывал новые виды…
– Интересно как бывает, – справилась я с раздражением, – словно живем в непересекающихся мирах. Я вас не понимаю, ни ваших намеков, ни аллюзий, ни юмора… Чудно…