Он чуть приподнялся на локтях и посмотрел на меня. Сколько могли рассказать эти серые глаза, окаймленные темными кругами? Казалось, тысячи вселенных зарождается и умирает в них.
— Но пора нам прощаться. Скоро рассвет. Тебе пора к Халатам, а мне — в свою Клетку.
— Мы ещё встретимся? — с надеждой спросила я.
— Конечно, — сказал он, чуть улыбаясь, — Мои двери всегда открыты для тебя.
Все начало таять и кружиться. Перед тем, как всё исчезло, я успела закричать:
— Меня зовут Элли! Запомнишь, Ворон?
— Ну ты и соня, конечно, с ума сойти, — услышала я над ухом.
В лицо мне медсестра бесцеремонном тыкала градусником, мрачная, как грозовая туча. Вся в карандашах и блокнотах — видимо, новенькая, сразу после университета.
— Она ещё и храпела, — пожаловалась Мариам, — Тоже мне, нежная леди.
— Да, я такая, — довольно произнесла я, сунув градусник подмышку, — Женственная, нежная и прекрасная. А если есть какие-то претензии — поговори с моим ботинком, летящим тебе прямо в рожу.
Мариам и Габриэль захрюкали от смеха, а медсестра нахмурилась.
— Будьте серьезней, мисс. У вас довольно серьезные проблемы с ментальным здоровьем, чреватые осложнениями и многочисленными реабилитационными центрами.
— Я сама серьёзность, — я села в позу лотоса и попыталась сделать максимально серьезную мину, на которую только была способна.
— Перестаньте издеваться, — жалобно попросила медсестра.
— Вы тоже, — фыркнула я.
— Ты похожа на хомячка, Элли, — пискнула Габриэль.
— А по мне, так на крокодила, — проворчала Элис.
Затем мы ели в столовой. Были панкейки с мизерным количеством сиропа и мутный кофе со сливками. Опять мы дрались едой, и опять нас разнимали санитары.
После завтрака мы бесились в общем зале. Кто-то вышивал, кто-то лежал прямо на пушистом ковре, мальчишки играли в солдатиков, группа самых старших на вид подростков сидела за круглым столиком и рисовала. Девочки рисовали расчлененные трупы, а Блейн с каким-то долговязым парнем рисовали срамные части. Точнее, рисовал Блейн, а парень ему помогал.
А затем произошло кое-что знаменательное, по словам пациентов: нам включили телевизор. Телевизор был крохотным, установленным чуть ли не под потолком, всего с двумя каналами, да и показывал он с перебоями, но посетители столпились вокруг него и уставились, как заколдованные. Просмотр телевизора всегда был праздником, потому что это редко удавалась. Я пожала плечами и втиснулась между Блейном и его другом. Как раз шел «Шаман кинг». Когда шла начальная песня, все нестройным хором подпевали.
— Делать-то всё равно нечего, — шепнул мне Блейн, — Больничная жизнь небогата событиями. Поэтому тут радуются мелочам. Да и многие тут из бедных многодетных семей, которые не могут себе позволить новейшие технологии. У Ромео, например, 3 пары ботинок на всю семью. И живут они в трейлере.
— Ты сама деликатность, Блейн, — прошипел, по всей видимости, Ромео.
— Ромео? В честь шекпировского, что ли? — фыркнула я.
— Он самый, — кивнул Ромео, — Мои родители тащатся от подобного. Какого было их разочарование, когда они узнали, что их сын без чести и романтики!
— Какого было разочарование моих родителей, когда они узнали, что их дочь — гиперактивная, маниакальная, легкомысленная и неусидчивая девчонка! — в тон ему ответила я.
— Эй, я одна тут лажу с родителями? — спросила одна из девочек, рисовавших трупы.
— Не одна, — прошептала вышивающая девочка.
Худеньких очкарик согласно кивнул.
Но на нас тут же зашикали.
— Перестаньте, вы мешаете смотреть!
— Ты тут вопишь громче всех!
— Че сказал?!
У меня на глазах чуть не завязалась драка, но Блейн прикрикнул на защинщиков, и те сконфуженно втянули голову в плечи.
Мы мирно досмотрели серию, а потом санитары выключили и мы снова разошлись по своим уголкам.
— У вас весело, — сказала смуглая девушка с каре, — Жаль, я только дневной станционар. Так бы была частью вашего коллектива.
— Не жаль, — строго сказала одна из девушек-художниц, — Тут режим похуже, чем в армии. Нечего тебе тут делать, лучше выздоравливай поскорее и сваливай из этой дыры.
Позже ко мне пришел Пепе.
Пепе — лет 12-ти, весь худенький, с легким пушком усиков, одежда в заплатках, всегда одет не по погоде. В его семье 5 детей. Мама толстенькая и любит кричать и острую пищу, у папы золотой зуб и тяжелая рука.
— Йоу, че, как? Голоса в голове убивать не приказывают? Отражение не пытается тебя убить? Какашками в медсестер не кидаешься? Гигантские осьминоги под кроватью не живут?
— Как они могут жить под кроватью, если они гигантские?
— Ага, значит, остальное тебя не смутило? Ну всё ясно с тобой, псих.
— Ыыыы! — я высунула язык и состроила безумную рожицу, и Пепе покатился со смеху.
— По тебе психушка плачет.
— Она сказала, что я ненормальная и чтобы я забирала все деньги и уходила.
— Смешно. Ты такая веселая, что я тебе не верю.
— Ой, да всё хорошо. Ну что за стереотипы такие о психически больным? Че ваще за дискриминация такая?
— Надо же, какие слова ты выучила, — присвистнул Пепе.
— А то!
— Напоминаю, что тебя нашли, когда ты пыталась суициднуться.
— Да ладно!
— Че «да ладно»? Только попробуй не выйти, я сам тебя убью. Ты непременно должна затусить с нами. Тусовки без тебя тухлые какие-то. Тони, как обычно, накидается, и начнет приставать к Жасмин, а та его колошматит, как рестлер.
— Да прям уж! А Тони сам нарывается. Если знаешь, что башню сносит, когда напиваешься, зачем напиваться? Вообще не люблю пьяных людей, пугают они меня. Лора говорит, что они смешные. Ну, они иногда бред несут и смешно качаются, но в обычно они невыносимо противные! А Луччи говорит, что они привлекательные. Вот как привлекательным может быть блюющий человек со стеклянным взглядом? А Жасмин пора перестать водиться с такими. Все время говорит, что они её бесят, но все равно продолжает с ними ходить.
— Да вот и я о том же.
— А ты придешь через неделю? Не забудь прихватить моего любимого слоника! А Ларри когда придет? И Джена? Ой, а Джена закончила мне мишку вязать? Это так мило было бы с её стороны. Пусть тоже придет и принесет. Я тогда надену свой любимый свитер с ромбиками. Правда, девчонки его отобрали, но ничего, я тихонько утащу. Или упрошу. Ты же знаешь, как я умею упрашивать. Ой, а ты помнишь, как я Усатого упрашивала? Как я его достала тогда!
— Я не знаю, смогу ли я придти на следущей неделе.
— А когда сможешь?
— Не знаю. У меня проблемы пока. Занят сильно, ты же понимаешь, тесты, все дела.
— Ох уж эти тесты! У меня история не идет вообще, а психологию я понимаю! Может, мне на психолога пойти учиться? А вот с языками проблема. Ну зачем мне испанский, если я не собираюсь жить в Испании? И я всегда так долго к ним готовлюсь! Ну почему надо так много учить?!
— Мне пора. Надо матери помочь.
Не дав мне ответить, он встал и ушел, а я смотрела ему в след с застрявшими в гортани словами. Он левую ногу чуть скашивал влево. На нем были клетчатые шортики и синяя футболка-«летучая мышь».
Скрипели качели, лениво раскачиваясь посреди выгоревшей травы. Облупилась краска, покосились столбы. На них сидел худенький мальчишка, одетый пальто, будто прямиком из зимы. Его светлые волосы были взлохмачены.
Я подошла к качелям. Казалось, парень даже не заметил меня.
— Тут занято, — тихо сказал он.
— Кем?
— Ей.
— Но тут никого нет…
— Ты просто её не видишь. Вечно ты не тех видишь.
— А кого я вижу?
— Пустота чуть правее.
— Хочешь сказать, ты — пустота?
— Что ещё за «ты»? Здесь никого нет.
— Тогда с кем я разговариваю?
— С тульпой, походу. Рехнулась тут совсем от скуки и одиночества.
— Но я не одинока…
— Ну естественно, ты же у нас муза. Возрождение и вдохновение. Цветочки и розовые сопли. Прямо как муза с веткой.
— Мариам всё время ветку носит в волосах…