— Что ты там болтаешь?
— А кто здесь сидит?
— Я. И она. Мы.
— Ты её любишь?
— Я её не люблю, потому что никакого меня нет. Мы существуем, пока нас двое, потому что она — надежда на возрождение, а я — скорая погибель.
— Скорее не погибель, а перерождение. Словно гусеница, засыпающая в коконе, чтобы вернуться бабочкой.
— Ха.
— Любовь победит. Любовь сильнее смерти.
— Только любовь убивает.
— А я тебя воскрешу.
— Ты думаешь, что сможешь всем помочь. Думаешь, что согреешь всю планету и заставишь из льда прорасти цветы. Мания величия? Что ж, твоё право. Но не пытайся воскресить того, кого нет.
Он спрыгнул с качелей и направился в сторону кустов, а я заняла его место. Вскоре ко мне подошла Мариам.
— Ты с ним разговаривала?
— Да.
— У него синдром Котара. Ты тут ничего не сделаешь, так что даже не пытайся.
Впереди разлилась синева неба. Солнце нещадно пекло, выжигая траву, а ветер прижимал её в земле. Деревья лениво колыхались и перешептывались. Жужжали комары и цикады. Качели покачнулись. Надо бы укрепить их и смазать петли. Чем там вообще работники занимаются? Я вспомнила качели у себя в саду — веревка и колесо. Мне стало грустно.
— Скучно.
— И не говори. Ненавижу лето.
— Я люблю май. Май — месяц надежды.
Летом у нас всегда так: ТРЦ всего один на город, моря нет, деревья почти не растут. Все наши развлечения — это заброшенные дома и пустыри, да полянка неподалеку с оврагом. Говорят, в том овраге умирало много людей. Точнее, 3 человека. И все кончали с собой от несчастной любви. Так его у нас и называли: Овраг Разбитых Сердец.
Также у нас были ресторанчики и вечеринки от заката до рассвета. И всё. Днем мы слонялись без дела и умирали от скуки, пот стекал ручьём, хотелось выть от тоски. Потому мы кричали друг на друга, правда, потом быстро мирились, чтобы потом опять поссориться. А ночью собирались компаниями и веселились, утром разбредались уставшие. Тут все друг друга знали и одиноким здесь быть невыгодно. О да, это наш город — пустыня, на которой кто-то в шутку построил дома; болото, из которого не вырваться.
Зимой у нас дожди и слякоть. Улицы затапливает вода, с кустов срывает ветер листья. Все прячутся под зонтами и пальто. Снег если и выпадает, то редко. И тоже на улице торчать противно. Поэтому все ютятся по домам, включают обогреватели и телевизоры, собираются семьями, парами, компаниями, греются друг о друга. Жара отдаляет людей, а холод сближает.
А весна и осень — лишь краткий миг между дождем и засухой. Золотая смерть и белое возрождение. Прощание и приветствие. И ты всегда услышишь их шаги в шелесте летящих листьев и теплом ветре. Осень и весна — это влюбленные, всю жизнь гоняющиеся друг за другом.
К нам неслышными шагами приблизился парень с зелеными сальными волосами с едва заметными проросшими корнями. Мне стало холодно.
— Что это с тобой? — испуганно спросила я, — Ужас какой, отойди от меня, я тебя боюсь!
Я задрожала всем телом и склонила голову, будучи не в силах поднять взгляд. От него шел сладковатый запах. О да, я знаю его. Запах смерти.
— Значит, ты чуешь его? — вкрадчиво спросил он, — Ну здравствуй, моё спасение.
— Отойди от меня, — проскрипела я, — Пожалуйста…
Он послушно отошел, скрывшись в тени дерева.
— Вот так-то лучше, — выдохнула я, — Ужас, ну и аура у тебя. Мне даже стоять рядом с тобой страшно, вдруг все тепло заберешь. Все-таки я не всесильна. А ты кто? Как давно попал сюда? И что у тебя случилось?
— Слишком много знать хочешь.
— А это плохо?
— Если это касается меня — да…
Мариам, пошатываясь, встала.
— Ребята, давайте без меня… Мне что-то плохо стало.
Она удалилась в палату, пробравшись через окно.
— Опять у неё приступ.
— Приступ чего?
— «Серой тоски». Она сама не знает, откуда это у неё. Просто внезапно появилось и всё.
— Она тоже мертвая?
— Нет. Она живая. Просто… Серая. И это как раз самое страшное.
Где-то закричала птица. Я подняла цветок. Ромашка. Возле моего дома росли ромашки. Они были буквально везде, и я все время гадала на них. Я хотела посадить розы, но родители не дали. Жаль. Я так люблю розы.
Меня просто разъедало от скуки. А вот пацан становился бодрее и радостнее. Он уже дышал полной грудью и живым, любопытным взглядом окидывал сад.
— Почему-то рядом с тобой мне становится хорошо. И мне даже кажется, что я живой.
— Разве нельзя тебе ожить?
— Нет. Мне помочь нельзя, — он вскочил с качелей, — Всё, пора обедать. Вроде как спагетти будут.
— Ура!!!
Мы наперегонки побежали к крыльцу, взобравшись по скрипучим ступеням. А потом проследовали по холлу, длинному коридору, смешавшись со спешащей пожрать толпой и заняли стол у двери. Действительно, подавали спагетти. правда, без всего. Еще был яблочный свежевыжатый сок.
К нам присоединились Блейн, Ромео и Мариам, за которой плелся мальчик с синдромом Котара.
Мы не дрались едой и не переругивались, мы просто молчали. Да, мы общались на языке тишины, у каждого она была своя. У Блейна она была уютная и в то же время глубокая, как пасть кита, у Ромео — вкрадчивая, звонкая, оглушающая, у Мариам — поглощающая, затягивающая и горькая, у зеленоволосого парня — пугающая, темная, мрачная, а у несуществующего мальчика — никакая…
====== Спящая ======
Я снова там. Попасть туда просто — два шага вперед и десять назад. А потом поверни на север и иди, никуда не сворачивая, ни секунды не сомневаясь.
— Хочешь, скажу тебе кое-то очень интересное?
Он, как в прошлый раз, лежал, раскинув руки и глядя вверх неподвижным взглядом.
— Конечно! Я люблю всякие интересности! — я радостно захлопала в ладоши.
— Прихожая — это перепутье. На север пойдешь — сюда попадешь, как ты уже знаешь. На юг пойдешь — секреты узнаешь, на запад пойдешь — прошлое отворит перед тобой двери. А на востоке ты встретишь саму Королеву. Что тогда будет — этого я тебе сказать не могу. Но знаю, что если скажешь ей правильные слова, то победишь её.
— Нет, победы мне неинтересны. А тайны на то и тайны, чтобы быть только для избранных.
— Странная ты. Мне это нравится. А что насчет прошлого?
— Уважай прошлое, но не вороши. Не смотри вниз и не оборачивайся — оно настигнет тебя и не даст уйти.
— Посмотри под лед, — он перевернулся на живот и оперся на локти, — Гляди! Подо льдом выросли цветы!
И правда. Прекрасные соцветия распустились и застыли в вечной мерзлоте. Красота, застывшая во времени, извращенная версия бесконечного.
— Неужели это сделала я? — шепотом спросила я.
— По-видимому, — он пожал плечами, — Ты внесла крупицу весны в зиму, крупицу жизни в смерть, крупицу тепла в холод. Но не сравнивай себя с солнцем, ты не настолько могущественна. Даже звёзды гаснут, что говорить о тебе? Ты не растопишь эти льды, не пробудишь мертвого и не заставишь существовать того, кого нет.
— Ты говоришь о том мальчике…?
— Да, о Несуществующем. Кит сказал, что ему ничего не поможет, разве что сама Февраль.
— Февраль умерла?
— Она покончила с собой.
— Зачем она это сделала? — спросила я дрожащим голосом, — Зачем она обрекла его на это?
— Этого я не знаю.
— Печальная история.
— Это мир для двоих, который закрыт для нас. Это истина для двоих, которую мы вряд ли поймем.
— Любовь не убивает. Она воскрешает.
— Ты слишком нежна для этого мира. Ты напоминаешь мне Маму.
— А кто это?
— Тоже Иная, только нездешняя. Она проницательнее всех, кого я знал, даже Вечность с ней не сравнится. Она умеет заглядывать в души так глубоко, как не заглядывал ещё никто и видеть прекрасное в уродливом.
Небо осветило золотистое зарево, отражаясь в наших глазах, дроблясь в осколках льда, освещая бескрайние застывшие воды.
Ворон казался мне до боли знакомым. Я знаю его всего вторую ночь, но у меня такое чувство, будто я знала его всю жизнь. Хотя, быть может, время тянется здесь медленнее? Не зря я проснулась вчера уставшей.