Он чуть не запутался по пути к своей «лишней» квартире, ведь дорога до неё всегда помнилась ему слезливой от дождя, серой от грязи и вообще отвратительной — от настроения. Сейчас весь город вмиг преобразился, будучи залит золотом и добром, дороги стали чище и приятнее, дома — светлее и лучше, а деревья казались ещё зеленее, чем они были. Мужчине нравилось такое, словно беспробудное, сладостное пьянство после дней грусти и трезвости, оно тогда казалось спасительным кругом, светом в конце туннеля… всем, короче говоря. Оно манило в свои беззаботные дебри, в успокаивающие джунгли и в бурлящие радостью фонтаны. Такие дни были редки, особенно в его жизни, но если и бывали, то оставляли глубокий след в его памяти как самые значительные и важные события. Или праздники. Даже скорее всего именно как они.
Мукуро, загоняя своего «коня» во двор, подумал с по-детски наивной мечтательностью, что было неплохо, если бы в такие хорошие деньки он ездил не один, а с кем-то… с кем-то родным и близким ему. Ему хотелось, чтобы каждый день был таким же ярким и солнечным, чтобы в его жизни наконец-таки появился такой человек, ради которого он бы не щадил себя и силы, чтобы даже в дождливый день он мог видеть любимое создание весёлым и жизнерадостным, прилагая для этого, конечно же, какие-то неимоверные усилия. Рокудо просто хотелось позаботиться о ком-то. Подарить кому-то вот такое же солнце: искрящееся, живое, тёплое; да что уж и говорить: мужчина просто хотел любить. Обычное человеческое желание, никому не чуждое. Когда твой возраст перекатывает за двадцать, начинаешь понимать, что делать всё только исключительно для себя — скучно, да к тому же и глупо. Мукуро это понял ещё давно, как понял также и то, что нет у него такого человека в мире, ради которого он бы мог запросто сворачивать горы… он хотел настоящую, искреннюю любовь; все же его влюблённости-фальшивки не в счёт. Но размышлять о подобном в такое прекрасное время — стыд и только. Для этого есть дождливые дни. Сейчас же мужчина с отчего-то бешено колотящимся сердцем и тревожностью во всех движениях поднимался по лестнице (к слову сказать, не любил он лифты). Свою нервозность он сваливал на всё что угодно, кроме настоящей причины, и охотно верил в свою же ложь.
Вот и наконец восьмой этаж, двести восемьдесят девятая квартира и довольно-таки милый коврик на пороге с надписью «Добро пожаловать!». Рокудо на секунду остановился и спросил сам себя: звонить или открыть своими ключами? Вроде, теперь это покои юного скрипача, так что негоже это, так вваливаться, но с другой стороны, эта квартира — собственность Мукуро, и никто не отменял это, так что он может делать с ней всё, что пожелает. Мужчина крупно засомневался, но вскоре положил звенящую связку в карман и культурно позвонил в дверной звонок. Воспитание, чтоб его, не позволило нагло вломиться в дом. Но если это кажется ему неправильным, тогда о каком невероятном преступлении он думал недавно? Интеллигент он и в Африке интеллигент. Мужчина лишь скривился и вновь требовательно нажал на кнопку, но всё оставалось также тихо. Постояв так минуты две, он не вытерпел и всё-таки достал ключи. Его начинали терзать смутные сомнения о том, что Фран мог просто сбежать или сделать что-то плохое и сбежать. Да, можно смело говорить, что Рокудо этому мальчишке пока что не доверял, хотя к подобного рода инцидентам мужчина был готов уже давно. Сейчас он ожидал всего, что только могла предоставить ему его бурная фантазия, однако мысли не нашли своего материального воплощения, ведь, войдя и быстро оглядев квартиру, до Рокудо вдруг дошла вся низменность его грубых подозрений: не открывать Фран мог не только потому, что что-то сделал и убежал, но ещё и потому, что ему могло стать просто-напросто плохо… Если честно, в те секунды добегания до комнаты, где вчера поселился его ученик, Мукуро проклял своё пошлое сознание и ход мыслей, всю свою бесчеловечность и эгоизм. Можно было сказать, что он люто возненавидел себя тогда; так сильно ненавидеть себя ему ещё никогда в жизни не приходилось.
Громко ворвавшись в комнату и хлопнув дверью, Рокудо сразу стал искать взглядом парня — тот же, в контраст возникнувшей в голове у его учителя ситуации, беспечно развалился на кровати и сладко посапывал, совершенно забыв про всё на свете. Шум, конечно, заставил его переместиться на один уровень выше к реальности, но в основном скрипач даже не поднял головы. Мгновенно поняв, что всё в порядке, а это создание не открыло ему дверь по весьма занятной причине, Мукуро с облегчением выдохнул весь тот накопившийся страх, стресс и волнение, опёрся о дверной косяк и провёл рукой по вспотевшему лбу, откинув мокрые прядки. Когда он стал так сильно волноваться за едва знакомых людей? Странно. Но у Мукуро и на это находилась своя отмаза: потому что терять, возможно, гениального скрипача он не хотел, хотя поспорить о его одарённости он мог да ещё как, но… Об этом ли сейчас речь? Его разноцветный взгляд как бы невзначай упал на Франа, ещё досматривающего свой сон: чуть приоткрытые тонкие губы, что выглядело весьма мило, разметавшиеся, изумрудные, наверняка мягкие волосы по менее мягкой подушке, подёргивающиеся глаза и иногда сморщивающийся в каком-то необычном для него стиле носик, что также виделось Рокудо чем-то далеко не мальчишеским… изящным, с долей кокетства. Вот всё то примечательное, что мог заметить зоркий взгляд мужчины. Хотя он давался диву своему не к месту пристальному огляду мальчишки — ведь Фран же парень, один из тех, к кому душа Мукуро никогда не располагала благосклонностью, потому что, как известно, учитель предпочитал женщин. Посему и его глаза никогда не привыкли долго задерживаться на мужских фигурах, имея привычку любоваться изящными женскими, но сейчас… Рокудо будто бы сделал себе какое одолжение или заранее заплатил положенный штраф, или заблаговременно отсидел за это в своей собственной тюрьме, или перенёс все испытания, словом, отработал теперь своё право на разглядывание парня. Парня, а не девушки.
Мукуро позволил себе, с некоторым подозрением и страхом, сорваться с положенной ему цепи и начать с интересом разглядывать нового ученика, его открывшееся из-под одеяла красивое плечо, светлую кожу, родинку чуть ниже уха, его по-детски сонное и ещё не покрытое маской равнодушия лицо. Странно, думал мужчина, никогда бы он не подумал, что сможет так долго и старательно изучать мальчишку. Ему казалось, что с каждой секундой разглядывания сонного Франа в его душе ломается какая-то стена; пока это трудно, и камень плохо поддавался, ведь ограждение создавалось не за один год, но Рокудо понимал, что запустил в себе автоматическую программу разрушения его. Не то чтобы плохо… просто непонятно, к чему приведёт это разрушение, какие страхи и мысли выплеснет оно наружу, какие скрытые чувства выдаст на свет, на удивление даже самого мужчины? Вот это и настораживало… Между тем сладостные (боже, уже даже такие?) минуты для Мукуро подходили к концу — парень медленно пробуждался ото сна. Рокудо думал, что всё же разбудил мальчишку хлопком и слишком громким врыванием в его покои, ведь иначе вариантов не было: сам учитель практически не дышал, боясь даже лёгким вбиранием воздуха в лёгкие разбудить спящего. Тем не менее пришлось сразу же отвести взгляд в сторону, когда зелёные глаза широко раскрылись и удивлённо посмотрели на фигуру в дверях. Мукуро, как ни в чём ни бывало, отошёл к окну и резким движением раскрыл шторы, в одну секунду пустив нетерпеливый свет в комнату, позволив ему расположиться на полу, ковре, полках, столике и кровати, а также резануть по заспанным глазам своего юного ученика. Тот протестующе и совершенно как ребёнок взвыл и с головой накрылся одеялом; Рокудо же, как строгий родитель, подошёл к изголовью кровати мальчишки и стал стягивать с него одеяло, силясь дать возможность лучу солнца немного отрезвить его.
— Вот тебе и доброе утро… — с сожалением простонал Фран, — а я-то хотел поспать до двенадцати…
— Вставай, соня. У тебя сегодня первое занятие, и ты его не проспишь, обещаю, — с напускной, даже малость издевательской ласковостью пролепетал Мукуро, с силой сдёрнув наконец с него одеяло и откинув его в дальний угол постели. Тут мужчина не мог не пройтись беглым взглядом по телу мальчишки, ведь тот спал буквально в одном лишь нижнем белье, не имея ночнушки или чего подобного. Рокудо старался отвести глаза, но да куда уж ему? Хрупкое, красивое, не по-мужски грациозное тело изящно развалилось на белых в мелкий рисунок простынях, представляя собой поистине прекрасное зрелище. Стоп, и это говорит Мукуро? Тот самый Мукуро, который мог говорить подобное лишь про женщин? Мир перевернулся в его собственных же глазах. Ужасно. Рокудо стало тошно от самого себя, и он быстро отвернулся от Франа, вновь зачем-то отойдя к окну и нервно глянув на солнечный дворик напротив. Парень, вероятно, удивился неожиданному поведению учителя, посему и подумал, что, может, виноват в этом, так как тихо и сбивчиво проговорил: